Как Малая Русь стала польской окраиной

В истории князя Мышецкого прямо говорится, что “Запорожцы при смерти все свое имущество отписывают, бывало, на церковь Сечевую и на монастырь”. – При всем однако ж желании поставить как можно лучше духовенство в материальном положении, Запорожье и по отношению к духовенству сохраняло также выборное начало. Так, подобно всем другим чинам и званиям в Коше, духовные лица могли занимать свою должность только один год. Они присылались исключительно из Киевского Межигорского монастыря – по одному священнику и по два дьякона, или и по несколько человек. Присылаемые вновь духовные лица обыкновенно занимали место прежде бывших, которые возвращались в Межигорский монастырь, впрочем только в том случае, если нравились Запорожцам; но иногда случалось так, что Запорожцы «з ласки войсковой» удерживали прежних духовных лиц и отсылали вновь прибывших. Это называлось переменою звычаиною.

Посредством выборного начала и требования беспрекословного исполнения определений старшины и товариства, поставляя духовные лица в зависимость к себе (“духовные чины и сами войсковой старшине повинны бывают и делают все по поведению их, прочие же казаки над ними попечете имеют”), Запорожье стремилось и изъявляло притязания на независимость своей церкви и духовенства от общей русской иерархии, или от митрополита Киевского. Так, когда Киевский митрополит Гедеон в 1686 г. приказал вместо Межигорского монастыря церкви войска Низового Запорожского подчинить своей кафедре, Запорожье так отвечало на это требование: “не будет церковь Божия и наша отлучена от монастыря общежительного Межигорского, пока в Днепре воды и нашего войска Запорожского будет”. “В Сечи 29 Мая 1686 г.”

Мало этого, питая глубокое уважение к церкви и духовенству, кошевое начальство даже и игумену Межигорского монастыря не повиновалось, и главой войсковой своей церкви считало только себя и товариство.

В 1773 г. Кошевой Калишневский считает себя вправе делать выговор игумену Межигорского монастыря за присланного им священника и требует, чтобы отозвал последнего. Он прислал на Запорожье другого иеромонаха, который был бы столь хорошего учения, что мог бы и проповеди говорить. В 1774 г. когда Киевский митрополит Гавриил требовал доставления в консисторию сведений о числе Запорожских церквей, духовенстве, доходах его, грамотах и т. п. кошевой отвечал, что так как церкви Запорожские “искони древних времен ведущимся порядком построены войском, содержатся от оного, и в главном и совершенном ведоме войска находятся”, – то и не считает нужным занимать этим предметом митрополию»[168].

Весьма экзотической была и запорожская фемида. Главными преступлениями казаки считали убийство, воровство, неплатеж денег, взятых взаймы, слишком дорогая цена товаров или вина – вопреки постановленной цены, а также гомосексуализм или скотоложство.

Тут сделаю маленькое лирическое отступление. Обычно титулованные авторы солидных исторических книг тщательно обходят вопросы, на которые не могут дать внятных ответов. Но я предпочитаю в этих случаях ответить «не знаю», нежели умалчивать факт или заниматься фантазиями. Например, ответить на вопрос, как уживался гомосексуализм среди запорожцев со строгим наказанием за оное деяние – я не знаю! Равно как не представляю, почему в Северную войну в обеих армиях процветали «голубые», хотя и у русских, и у шведов за это официально полагалась смертная казнь. Мало того, Петр I был бисексуалом (вспомним Алексашку Меншикова и чухонку Марту Трубачеву), а Карл XII вообще был геем «в законе».

Но вернемся к запорожской фемиде. «Убийцу живого кладут в один гроб вместе с убитым и зарывают в землю; освобождается от такой казни разве весьма уважаемый казак, – его всенародно избавляют от смерти и наказывают большим штрафом. За воровство привязывают к столбу, на площади, где держат до тех пор, пока укравший не заплатит всего украденного; непременно трое суток продержат его на столбе даже и в том случае, если он скоро заплатит за все украденное, а попадавшегося несколько раз в воровстве или вешают, или убивают до смерти. Наказание привязывания к столбу увеличивается потому, что всякий проходящий имеет право не только бранить, но и бить привязанного, сколько кому вздумается. Иногда при этом выходит такая история. Несколько пьяниц, проходя мимо столба, пристанут к привязанному и станут угощать его горелкою; когда же тот не захочет пить, они приговаривают: “Пый, скурвый сыну, злодею! Як не будешь пыть, будем скурвого сына быть”. Как скоро тот напьется, пьяницы скажут ему: “Дай же мы, брате, трохи тебе побьем”, и хотя тот просит у них милости, пьяницы, не обращая внимания на его просьбу и мольбу, говорят: “А за щож, скурвый сыну, мы тебя поили? Як тебе треба поить, то треба и бить”, и часто случается, что привязанный к столбу умирает чрез сутки»[169].

С переходом запорожцев в русское подданство царские власти категорически запретили им приводить в исполнение смертные приговоры. Однако запорожцы игнорировали это, и казни производились до самого разгрома Запорожской Сечи.