Как меня зовут?

— Не, вы интеллигенты. Наезжаете… Я так понимаю: похулиганил, подмел вещички, если плохо лежали, но не беспредель. А революция, все отменим, все опрокинем — беспредел полный… Ты сам объяснял: люди должны друг за дружку держаться — люди! — а не волчарами шнырять.

Андрей закашлялся.

— Блажь! — выдавил он сипло. — Ты своими глазами смотри, не моими. Может, ну ее, учительницу, пускай ее волки рвут! Она о главном не заикалась. Иначе не букварем бы шелестела — насиловала бы класс до посинения, пускай волки тянут, урча, ее паха. Не правописанию бы учила! Человек при смерти, травма резкая, и начинает бормотать бред или хохочет. Может, и она во все горло перекушенное захохотала. Может, такие людишки, когда их убивают, свою слабость искупают. Может, ты партизань! Может, ты Финляндию захватывай!

Татьяна зевнула, растягивая чуть воспаленные уголки рта:

— А ты не думал, что смерть — это смех в конце анекдота?

Андрей стиснул зубы. И разжал вскриком:

— Предательница! Предатели! Меня прогнали со “Звонницы”… Ты общаешься с Сержем? Стукачка!

— Ты-то кто? Ты хоть раз высказал твердую мысль?

— Я — диалектик.

— Диалектиком работаешь? Почему-то у диалектиков всегда ни гроша.

— Я — сестра Гегеля. — Андрей решил увести все к шутке. — Она считала себя сумкой почтальона.

— Ты не сумка, ты моток туалетной бумаги!

— Не, народ, вы какие-то чумные. Я вот по дури влип, отмоюсь, и никакой политики. Дерьмом потянет, я в сторону.

— А хорошо я у тебя в Екатеринбурге гостил… Ты еще переворот планировал. Видишь, пять лет прошло, и чуть не получилось. Погоди еще пяток.

Игорь забарабанил пальцами по столу:

— Заткнись. Не пали.

— А кого боишься? Тебе лет было шестнадцать, а уже планировал. Двадцать автоматчиков. Ночной штурм. Губернатор отречется.

— Трепло! У меня процесс. Заткнись…

— У тебя еще красный флаг стоял. В углу комнаты. Стоит?

— Стоит! Куда денется! Все, что надо, стоит! Здорово мы тогда по девочкам побегали…

Андрей пресекся, польщенный вымыслом:

— Пролетарочки…

— Я раньше любила пролетарских мальчиков, — изрекла Таня мстительно. Распутала ноги и вытянула. — До одного случая.

Сосед по подъезду. Она влюбилась. “Киса, мы разные люди”. — “Малыш, я хочу быть с одним тобой!” Сияло лето, стонала осень, ездили к нему в загородный сарай, где он напивался в доску, задирал и даже бил встречных. “И на несколько месяцев я приняла понятия. Стала пацанкой. Работать западло. Жги-гуляй. Прав, кто сильнее”. В Москве она оставила урку у себя в квартире, пошла к папе через дорогу. Вернувшись, столкнулась с уркой в дверях, у того под курткой твердел какой-то сверток, и наитием разбойного духа опознала свой радиоприемник. И получила кулак в лицо. Вор сбежал по лестнице. Квартира была опустошена, размыта. Сквозь рыдания открылись потери: уплыли радио, кольца, шапка… Подала заявление. На очной ставке признала. Простенько сказала: “Узнаю”, отвернулась. Вещи вернули. Время вернулось назад, к незнакомству, его отправили отбывать срок. Через два года в дверь позвонили. Исхудал, вид имел печальный. “Это справка. — Он шуршал бумагой о дверную цепь. — Туберкулез”.

— И больше не любишь пацанов? — Игорь.

— Люблю…

— Домашних мальчиков?

АНДРЕЙ: Просто ты его предала! Зачем ты с ним спуталась, разве не знала, каков? Жила с ним, одобряла, обманывала — и сдала.

— Андрюх, не горячись. Свою герлу ободрать — это, Андрюх, беспредел. Иногда без ментов никак. И что, Танюш, обычных кентов уличных все теперь, не признаешь?

— Зачем? Ты, Игорек, очень даже ничего. Не туалетная бумага какая-нибудь…

АНДРЕЙ: Ты мне?

— Народ…

АНДРЕЙ: Странно, казалось, я тебе подхожу, какашке смуглой.

— Народ…

— Что ж, не задерживаю… — Поднялась, надменная, вся достижимая, умильно гульнув бедрами.

— Башка не просохла! Блин, не соскучишься… — Игорь развязал свитер, нырнул в свитер, скрылся под свитером, задержался свитером на голове и протерся.

— Чао, мальчики, — выпроваживая к лифту, животом подтолкнула партизана.

У подъезда под черствым деревом прела старая листва. Скинула листва с горбиков сугробы. А жирная земля уже бредила диктатом зелени…

— Ошибка. Кем она себя возомнила? Опять ошибка. Уродка?

— Да ничё вроде, — сосательно чирикнул брат. — Водки надо было. Девка веселая. И как теперь? Расстанетесь?

В полуночном метро им было в разные стороны. Прислали поезд для Андрея.

Он чувствовал шок, человек нараспашку, навыворот, народу никого, за окнами угадывались стены, склоны, огни…

Почудилось, выставлены стекла.

Это были запотевшие стекла, но сердце настаивало: стекла выбиты прочь!

Неужели она меня обидела? Нету никаких стерв! Нету стекол!

Желая убедиться, провел пятерней.

Даже стеклышка не разобью!

Опять Таня

Утром Андрея поманил Кутузовский. Вибрировали машины, асфальт добродушно тешился солнцепеком, на той стороне высился илистый крокодилистый серо-изумрудный дом с одиноким тополем у подъезда.

И вдруг — знакомые дерзкие нотки.

Вжимая голову в плечи, обхватив киоск “Табак”, некто нечто указывал продажной дыре, и дыра ему докладывала звонко.

Вслушиваясь в мат, еще не уверенный, тот ли человек, Андрей осторожно приблизился:

— Извини…