Как много в этом звуке…

— Все есть, — заверил Витя. Он был готов к такому началу и не ожидал другого. Они расположились в углу двора на ящиках, чтобы раскрытые железные ворота закрывали их от посторонних глаз. Витя вынул из потрепанного портфеля кусок колбасы, хлеб, два стаканчика, поставил на ящик чекушку. Васька-шалопут все похохатывал, поглядывал по сторонам, ерзал и сплевывал, но, увидев разлитую в стаканчики водку, сразу посерьезнел, будто в церковь вошел, лицо его сделалось благостным и даже вроде одухотворенным. Выпив, с минуту молчал, на лице его была скорбь и печаль. Потом как-то неожиданно повеселел, понюхал корочку хлеба, пожевал ее, от колбасы отказался.

— Продал я твою бабу, — неожиданно ясно и трезво сказал Васька. — Продал. И недорого взял. Ты же об этом хотел поговорить? Понимаешь, Витек, вызвал меня Матафонов, и я… Я не посмел отказаться. Струсил. Подло это, конечно, с моей стороны, но некуда было деваться, Витек. Некуда. Понимаешь? Есть у него чем меня прижать, держит он меня на крючке, для таких дел и держит… Кое-где я здорово прокололся… Да и сейчас каждый день прокалываюсь. — Васька кивнул на стаканчики.

— А Нина, выходит, плохо к тебе относилась?

— Кто так говорит? — обиделся Васька, начав пьянеть. — Твою бабу я люблю, душа-человек. А куда деваться? Сделаешь? — спрашивает, а сам мою папочку листает, листочки в ней всякие рассматривает, вчитывается… Сделаю, говорю. Привез я твоей Нине эту рыбу в пакетах, мне ее уж подготовили по полтора килограмма, а по бумажкам получалось, что в пакете два кило… Усек?

Витя, не торопясь, достал из портфеля бумагу, ручку, подложил подвернувшуюся дощечку и протянул все это Ваське. Тот решительно взял ручку, проверил, пишет ли она, свел брови вроде бы в задумчивости и наконец взглянул на Витю в полнейшей беспомощности.

— А чего писать-то?

— Пиши так… Я, такой-то и такой-то, настоящим подтверждаю, что по настоянию товарища Матафонова принял участие в провокации. Суть провокации заключалась в том, чтобы наказать нашу буфетчицу Нину Емельянову…

— Нет. — Васька отодвинул бумагу. — Сейчас не смогу. Ничего не соображаю. Я лучше устно, какой из меня писака. — Васька безнадежно махнул рукой. — Вот сказать — пожалуйста. Кому угодно.

Но когда на следующий день Витя с несколькими столовскими работницами подошел к Ваське, чтобы тот повторил свой рассказ, с тем произошла странная перемена.

— Гражданин! — закричал он по-бабьи тонко и истерично. — Вы что себе позволяете?! Вы что наговариваете?! Знаете, что за это бывает? Статья! Я вас знать не знаю и знать не хочу! Оставьте меня в покое! — Васька, похоже, боялся остановиться. — Хотите, чтобы я милицию позвал?

— Зачем же, я и сам могу позвать, — сказал Витя.

— Ах так, вы еще и с угрозами?! — не то возмутился, не то испугался Васька. — Прошу покинуть помещение! Здесь запрещено посторонним!

Витя горестно вздохнул, развел руками, извиняясь перед судомойками, которых привел к Ваське, и пошел прочь.

Разговор в управлении, куда Вите удалось попасть через три недели, был еще короче. Начальник торопился, сгребал в кучу какие-то бумаги с таблицами и графиками, они у него рассыпались, падали на пол, начальник злился и смотрел на Витю раздраженно, будто тот застал его за чем-то неприличным.

— Матафонов? — переспросил начальник, вскинув густые кустистые брови — единственную растительность на его угластой красноватой голове. — Прекрасный работник. План делает. Если он и погорячился, уволив вашу жену за обсчет покупателей, то…

— Обсчета не было. Была провокация.

— Не провокация, а неожиданный контроль, — поправил начальник, забираясь под стол за бумажкой. — Оставьте эту вашу затею. Оставьте. Как видите, одни и те же действия могут называться по-разному.

— А вы знаете, как ее обозвали?

— А вы знаете, как меня самого сегодня обозвали? — весело спросил начальник, вылезая из-под стола. — Последней сволочью. И что же мне делать? Писать жалобы на этого подонка, который через минуту забыл о том, что оскорбил меня? Да мне плевать! — Начальник наконец собрал все бумажки и, усевшись в кресло, начал раскладывать их по порядку. — И вы плюньте. Идите домой и займитесь своими делами — вот мой совет. Уж не думаете ли вы, что у вашей жены больше гордости, чем у меня? — Он подозрительно посмотрел на Витю, словно желая убедиться, что такой крамолы в нем нет.

— Как знать, — сказал Витя, поднимаясь. — Как знать…

Из здания он вышел с легким чувством. Он понял свою ошибку. Искать справедливости в лагере Матафонова было бесполезно. В самом деле, разве можно одной жалобой разрушить многолетнюю дружбу этих людей, их благороднейшее чувство взаимовыручки? Только искреннее восхищение может вызвать твердость, с которой они оберегают друг друга от неприятностей, отводят удары судьбы. А что может сравниться с той возвышенной признательностью, которую испытывает спасенный! Он пронесет ее через годы, не пожалеет ни сил, ни средств, чтобы отблагодарить спасителя, а если тому понадобится помощь, он бросится на выручку не раздумывая.