Как много в этом звуке…

Черный прямоугольник с фамилией напоминал могильную плиту, преследовал его воображение, заставляя страдать. Вообще, надо сказать, что Матафонов за последнее время сильно изменился, в его взгляде появилась неуверенность, ходил он правым боком вперед, как бы протискиваясь сквозь толпу или сквозь подстерегавшие неприятности. И с планом начались нелады — ему уже не подбрасывали со складов хорошие продукты, он вынужден был обходиться самыми обычными, в результате общепитовские точки захирели.

Возвращаясь как-то после работы пешком — шофер задерживался, даже шофер понял, что ему позволено задерживаться, — так вот, возвращаясь теплым весенним вечером домой, Матафонов привычно поднял глаза и увидел… Да, Витя стоял на балконе и приветствовал его поднятой рукой.

— Мое вам почтение! — заорал он радостно. — Завтра встречаемся на очной ставке! Назначена очная ставка!

Матафонов наклонил голову, прибавил шагу, торопясь скрыться в подъезде.

— Прокурор сказал, что ваши дела плохи! Верховный суд назначил новое расследование.

Замерли доминошники у круглого покосившегося стола, замерли бабки у подъездов, молодые мамаши с колясками — необыкновенно много детей родилось в доме этой зимой. И даже водитель, приехавший за мусорными ящиками, выключил свою гудящую установку, чтобы послушать последние новости из Верховного суда.

Матафонов уже скрылся в подъезде, но Витя сделал вид, что не заметил этого, и продолжал кричать, оповещая двор о своем возвращении:

— Вы невменяемы, Матафонов! Вы не отвечаете за свои поступки! Следователь решил отправить вас в психушку на обследование! Здоровый человек не может пойти на такое преступление! Следы остаются! — кричал Витя. — Следы всегда остаются!

Но не было, не было у него оснований так говорить, потому что те невнятные следы правонарушения, которые оставил Матафонов, увольняя Нину за обвес покупателей, никого не убеждали. Он и в Москве рассказывал о проделках Матафонова во многих местах, но заинтересовать не смог. Самое большее, что ему удалось, — это пробиться к министру, который ведал общественным питанием, и рассказать об оскорблении, нанесенном его жене. Министр, измученный возрастом и общественными заботами, нашел в себе силы прислушаться к Вите. И столько было убежденности в его словах, столько искренности, неподдельной оскорбленности, что министр, не дослушав, поднял трубку телефона и позвонил начальнику управления.

— У вас есть такой… этот… Марафонов? — спросил министр.

— Матафонов, — осторожно поправил начальник.

— Что он там себе позволяет?!

— Если вы имеете в виду… это…

— Я имею в виду человеческое достоинство! — брякнул министр и подмигнул Вите — вот, дескать, как я их всех там разнес. — Вы что же думаете, только у вас оно есть?! А у буфетчицы ему и быть не положено?! — И бросил трубку. — Ну что, доволен? — спросил у Вити. — А сейчас извини, голубчик, совещание. Заходи, всегда рад тебя видеть.

После министерского звонка начальник управления вызвал к себе Матафонова. Никто не знает, о чем они говорили, но все знают, как они говорили, поскольку голос начальника хотя и неразборчиво, но был слышен и в приемной, и в коридоре, где столпился едва ли не весь штат управления, и даже на улице. Когда Матафонов вышел из кабинета, ничто в его фигуре не напоминало спортсмена. По коридору шел вялый, бледный человек, изможденный непосильным трудом, врагами и болезнями. Он не замечал людей, столпившихся в курилке, не слышал слов сочувствия.

Вечером Матафонов пришел к Вите. Под мышкой у него была бутылка водки, в другой руке небольшой сверток. Нина сразу определила — закуска. Она даже могла сказать, что у него там завернуто — два огурца, кусок хорошей колбасы, примерно за восемь сорок, и небольшая луковица здорового, золотистого цвета. Похоже, гость вспомнил, что он вышел из народа. Надо же, в трудную минуту это нутряное, врожденное проявило себя. Много чего мог выбрать Матафонов в своем холодильнике, но нет, взял водку, лук и два соленых огурца. Понимал, что нет в мире ничего, что более способствовало бы взаимопониманию.

— А! — радушно воскликнул Витя. — Сосед! Прошу вас, входите! — Как и Матафонов, был он в синем тренировочном костюме, и со стороны могло показаться, что встретились два спортсмена, чтобы прикинуть шансы на получение золотых медалей.

Матафонов несмело прошел на кухню, поставил на маленький пластмассовый столик бутылку, развернул пакетик с закуской. Колбаса оказалась почищенной и нарезанной — Витя сразу догадался, что собирала его в дорогу жена, собирала на дело опасное и чреватое.

— Не возражаешь? — спросил Матафонов, открывая бутылку.

— Отчего ж. — Витя присел к столику. — Если за хорошее дело да с доброй душой… оно, может, и не грех.

Матафонов выпил вяло, будто даже и не ощутив ни крепости водки, ни ее горечи. Помолчал, глядя в стол, похрустел огурцом.