Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию

«28 июня 1914 года некий боснийский революционер, член тайного общества „Черная рука“, действовавшего с ведома определенных органов власти Сербии, убил на улице Сараево наследника австро-венгерского престола Франца-Фердинанда. Мир содрогнулся, терпели крах биржи и так далее». От последующих событий и у Бени перехватило дыхание: Австро-Венгрия объявила войну Сербии, Германия объявила войну России и, будучи уверена в том, что Франция непременно выступит на стороне России, поспешила объявить войну Франции; Англия колебалась, чью сторону принять, но в конце концов объявила войну Германии; Турция объявила войну Англии и Франции; Румыния, бросив жребий, выразила глубокое презрение Болгарии, которая решительно повернулась спиной к Греции, издавна враждовавшей с Турцией…

Великое княжество Финляндское осталось в стороне от этой войны, если не считать нескольких национальных меньшинств, в их числе финских евреев, из которых многие служили тогда либо в далеком прошлом в царской армии и являлись гражданами России… правда, по той единственной причине, что финский парламент не удосужился пожаловать им финское гражданство.

Дедушка Беня попрощался на железнодорожной станции с бабушкой и тремя детьми и пообещал вернуться не позднее 5675 года (по еврейскому летосчислению).

— Ой, гевалт![5] Только в будущем году! — воскликнула бабушка Вера, хлопая в ладоши. — Что же с нами будет? Как мы будем обходиться без тебя? С тремя детьми и четвертым на подходе?

— Как так с четвертым? — поспешно спросил Беня.

— Так вот и с четвертым, когда трое уже есть, умник несчастный!

— Я же не знал, — оправдывался Беня.

— Ты что же, думаешь, я вру? — вскипела бабушка.

— Я не это имел в виду. Прости.

— Слишком поздно, — огрызнулась Вера. — Почему ты не уехал в Америку, как Вольф Блондер, — на какое-то время?

— А что бы от этого изменилось, скажи на милость? Война бы все равно началась. Ребенок все равно родится. Смерть исправит того, кого захочет исправить. Мне вспоминается польская пословица, которую без конца повторял этот самый Блондер: Дзецко ест не тылько ниске, леч рувне малэ.

— Что это значит? — безразлично спросила Вера.

— Не знаю. Разве я люблю царя? Кому такое в голову взбредет?

— А кто говорит, что ты любишь? — удивилась Вера.

— Ну, так получается. Посмотри вокруг. Вот я уезжаю вместе со всеми другими идиотами. Но я не люблю царя. Я не забыл кишиневских погромов. Что хорошего мы видели от России? Коротко и ясно: ничего! Она спокон веков угнетала нас. Но я кавалерист и трубач царской армии…

— Головастый и кривоногий, — добавила Вера.

— Это к делу не относится, — пробормотал Беня. — Я не собираюсь прятаться… Я не такой.

— Возвращайся, отец! — крикнул Арье, мой будущий отец, и отвернулся.

— Я еще не уехал, малыш, — успокоил его Беня и похлопал по макушке. Затем повернулся к Вере и сказал: — И не говори мне, что ты без меня не обойдешься. Ты просто не веришь в себя. Сама знаешь, что прекрасно обойдешься. Играй, как прежде, с бабами в карты, прогоняй по утрам в школу детишек, посылай мне посылки и не трепли себе нервы. Когда станет туго с деньгами, закладывай пианино. Не забыла упаковать мою трубу?

Вера уверяла, что вычистила трубу и уложила ее в ранец, однако Бене захотелось убедиться в этом. Он принялся копаться в ранце и через некоторое время отыскал трубу, запрятанную среди шерстяных носков.

— Вот ты где, мой верный товарищ по Русско-японской войне…

— Да ты же на ней не был, — заметила Вера.

— Ну так верный друг времен Русско-японской войны, — пробормотал Беня, протирая трубу рукавом. Ему захотелось опробовать инструмент, он приложил его к губам и стал перебирать пальцами… После нескольких натужных хрипов звук обрел полноту и яркость и стал набирать силу… Беня в упоении затрубил. Офицеры на другой стороне станции приняли это за сигнал к отправлению и стали поспешно собирать свои взводы. Слова команд перелетали с платформы на платформу, солдаты суетились, сталкивались друг с другом, матери и жены вешались им на шею, в ругань мужчин вплетались плач женщин и детей, ржание коней.

— Постойте… Постойте… Куда вы?! Я не хотел! — кричал Беня, поняв свою оплошку и пытаясь остановить двух капралов, но они оттолкнули его.

Тут оркестр заиграл вальс, и Беню, который с трубой в руке наклонился поцеловать свою самую младшую дочь Таню, подхватили и подняли на ступеньки последнего вагона отходящего поезда.

— Ранец, мой ранец! — закричал Беня. — Вера, Бога ради, не стой столбом, давай сюда ранец!

Вера схватила ранец и, подбежав к последнему вагону, бросила его Бене. Тот вцепился в него обеими руками, труба вывалилась на перрон. Вера подобрала ее и стала машинально обтирать подолом юбки, глядя вслед удаляющемуся поезду, на свирепую голову Бени, которая делалась все меньше и меньше. Слезы навернулись ей на глаза. Она тряхнула головой и вздохнула:

— Бедный ты мой, бедный…

Маленький человек Беня направлялся на мировую войну, на самый кровавый Восточный фронт.