Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию

— Мало ли. Ты же помнишь, каким привередой в еде был Беня. Если в борще слишком много уксусу, а сахару слишком мало или наоборот, нипочем есть не станет! В конце концов мое терпение лопнуло. Сам, говорю, вари себе свой суп! И он таки варил. Бывало, наварит большущую кастрюлю, на три дня. И борщ был в самом деле вкусный. Но его не то что на три, а даже на два дня не хватало: съедали сразу почти все, а если что оставалось, так Беня вставал ночью и доедал, а утром ходил с виноватым видом. — Вера вздохнула. — Ну а какая сейчас еда там у него в Смоленске? В больнице вообще не жирно кормят, не говоря уж о том, как кормят в военное время в госпиталях, а уж в военном госпитале и подавно. Господи, как подумаешь, сердце рвется на части…

На глаза Веры навернулись слезы, и она положила полицейский мундир на прилавок.

Лена долго разглядывала свои руки, затем лицо ее просветлело, и она воскликнула:

— Послушай, давай заберем Беню домой!

— Домой! Кто заберет? Мы?

— Ну да, заберем его оттуда, — с жаром проговорила Лена. — Ты же сама сказала, что, если он скоро поправится, его отправят обратно на фронт.

— Да.

— Надо поспешить, чтоб его никуда не успели отправить.

— Но кто же тогда присмотрит за детьми?

— Ну… родные… друзья. Кто-нибудь да присмотрит.

— А как же моя торговля? Придется закрыть лавочку? — взволновалась Вера.

— Подумаешь, золотой прииск! Очень ты на этом деле разбогатела?

— Нет, но все же какой-никакой доход… — пробовала возразить Вера.

— Все равно вы концы с концами не сводите, — напомнила Лена.

— Что верно, то верно.

— Ну так что?

Лена взяла билет в вагон первого класса на поезд, идущий в Петербург, и они поехали.

Когда поезд пересекал границу Великого княжества, Лена, что-то шепча себе под нос, расчесывала щеткой свои длинные волосы.

— Что ты там нашептываешь? — спросила Вера.

— Считаю, сколько волос выпадает. В среднем каждый раз по семь волосков.

— Так, может, надо расчесывать поосторожнее, — высказала предположение Вера.

Прозвучал свисток паровоза.

— Тебе не приходило в голову, что клавесин, в сущности, щипковый инструмент и его можно сравнить с гитарой или лютней?

Вера как-то странно поглядела на Лену, и Лена принялась поспешно объяснять:

— Вот послушай. Как рождается звук? Нажимаешь на клавишу, поднимается вертикальный стержень с крючочками из птичьих перьев или кожи на конце, он зацепляет струну и заставляет ее вибрировать. Понимаешь?

— Еще как понимаю! — вскинулась Вера. — Помню, как-то раз зимним вечером я развела в печке огонь и развесила одежки на вешалках. Беня сидел тут же и курил свою сигару — «хиршпрунг» по двадцать копеек за штуку. За пять минут мы не проронили ни слова, каждый был занят своими мыслями. Затем Беня молча вынимает сигару изо рта, будто хочет что-то сказать, я тоже прикусываю губу, словно хочу заговорить, и мы оба поворачиваемся друг к другу и одновременно, в один голос, говорим: «А ведь клавесин, в сущности, щипковый инструмент…» — не то: «В клавесине тоже есть струны…» — сейчас точно не помню. Так или иначе, мы рассмеялись, взялись за руки, подмигнули друг другу, и Беня сказал: «Вот так совпадение! Надо это отпраздновать!» — и отправился в пивную. Вернулся через два дня и все еще смеялся без удержу, только как-то смущенно.

Они помолчали, вспоминая Беню.

— Ах, Беня, Беня, — сказала наконец Лена. — Верно, не курит теперь твой Беня «хиршпрунгов», ну а хоть махорку-то получает, бедняжка? Да и сможет ли он вообще курить…

— Скажи лучше, жив ли он вообще…

Петербург заходился в истерике. Повсюду, чуть ли не под юбками нянь, гуляющих по парку с детьми, искали немецких шпионов. В гражданском отделе военной комендатуры Веру и Лену трижды допросили, сперва у входа, затем в вестибюле, затем в приемной коменданта; на все вопросы женщины давали правдивые ответы, ничего не скрывая, и в конце концов их пропустили к коменданту. Вера трогательно описала Беню, дескать, добрый отец и супруг, пролил кровь за святую Русь. «А потому, господин комендант, нам надо получить разрешение на поездку в Смоленск, мой муж там сейчас в госпитале. И еще как знать, жив он или мертв. Надо забрать его оттуда живым или мертвым».

Коменданта, толстого мужчину, было легко растрогать… Вере пришли на ум слова из Писания: «Тогда взяли Иеремию и бросили его в яму Малхии, сына царя… в яме той не было воды, а только грязь…» И Вера подумала про себя, что комендант, пожалуй, вот-вот… Однако комендант просморкался и сказал:

— Сударыня! Я тронут. Отечество нуждается в подобных женщинах. Наш государь…

Про себя же подумал: «Что это меня понесло?» Но остановиться уже не мог. Он повернулся к Лене и спросил:

— А вы, милая барышня, вероятно, сестра этого мужественного раненого или усопшего воина?

— Ничего подобного, — отрезала Лена.

— Вот как. Великолепно! Значит, он вам даже не брат. Восхищаюсь вами.

Он замолчал, постучал себя пальцами по виску и резко сказал:

— Это невозможно. Как вы думаете, что будет, если все жены, матери, сестры и бабушки в разгар военных действий бросятся забирать и утешать своих раненых родственников?