Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию

Арье потянулся к своему ранцу.

— Чего они хотят? Кого ищут? — в ужасе спросила Вера.

— Скорее всего, меня, — невозмутимо произнес Ёрник.

— Ach, da Sind Sie ja… gut[21], — улыбаясь, сказал сержант и дал Ёрнику знак следовать за собой. — Verzeihen Sie[22], — сказал он, оглядываясь.

Арье сунул руку в ранец и вытащил оттуда наган.

— Никто никуда отсюда не пойдет, — дрожащим голосом сказал он, показывая немцам наган.

Те побледнели и прижались друг к другу.

— Куда вы хотите… его… увести? — спросил отец, побагровев.

— Убери пушку, дружище, — ужаснулся Ёрник. — Они ко мне.

— Не уберу, — сказал отец, взмахивая наганом, — только через мой труп…

— Was ist los?[23] — прокукарекал веснушчатый сержант.

— Ну чего ты разоряешься? — рассвирепел Ёрник. — Ты же хотел керосина. Вот они и принесли тебе керосин. А-а-а… керосин?

— Ja, ja, Petroleum[24], — с жаром подтвердили немцы. — Wir haben für diesen Herrn Petroleum gebracht…[25] — Они указали на Ёрника.

Арье опустил наган и, ошеломленный, поглядел на Ёрника Тартака:

— Ты купил керосин у немцев?

— У кого ж еще? — удивленно произнес Ёрник.

Но мы все равно не смогли отплыть на лодке в Швецию.

3

ТРУБАЧ С КРЮЧКОМ

Указательный палец на правой руке дедушки Бени был поранен, весь в рубцах, скрючился и стал жестким и негнущимся. Когда дедушка поднимал правую руку, по своему обыкновению приветствуя знакомых на улице, указательный и большой пальцы образовывали кружок, как бы говоривший: «Все идет хорошо, все в порядке…» Я как-то раз видел в американском фильме про войну, как сержант-янки тем же жестом отдавал своему отделению приказ «в атаку»: «Левое полуотделение в атаку, правое ведет огонь! Марш-марш! Пусть эти косоглазые посурляют кровью!»

Когда дедушка здоровался со встречными на улицах Хельсинки, многие, те, кто не знал его, приходили в замешательство. Улицу бросало в дрожь, люди начинали метаться туда-сюда, некоторые застывали на месте и лихорадочно перебирали в мыслях: «Что идет хорошо?.. Как он может знать?.. Что за черт!..» Ничего особенного дедушка не знал. Его, маленького, но общительного человечка, удивляло и радовало, что люди, которых он не знает и видит впервые, так почтительно и осторожно разговаривают с ним.

Живо помню этот скрюченный палец дедушки: маленьким мальчиком я вцеплялся в него всей ручонкой, когда дедушка выводил меня на прогулку. В 1945 году он тащил меня на своем пальце-крючке по бульвару мимо Народной оперы и развалин советского посольства — в уголке рта сигара, в левой руке коричневая трость с серебряным набалдашником, — посмеиваясь про себя над меткостью русских бомбометателей.

На улице Эроттая мы сели в трамвай, ходивший в северную часть города, — этакий допотопный вагон с открытыми передней и задней площадками и деревянными скамьями друг напротив друга.

Люди сидели на скамьях и, устав глядеть в потолок, смотрели в пространство в пяти сантиметрах правее или левее глаз сидящих напротив. В Хельсинки это называлось «проявлять деликатность». На задней площадке вагона стоял дородный мужчина с развевающимися на ветру седыми волосами. Он, как знакомому, кивнул Бене и подмигнул мне. Это был не торговец мясом Вейсбергер — Вейсбергер заикался, волнуясь, а мужчина на задней площадке молчал. Беня кивнул этому не-Вейсбергеру, тот снова кивнул в ответ и подмигнул мне, но опять-таки ничего не сказал. Я по-прежнему висел на пальце дедушки. На площадке появилась кондукторша, Беня заплатил ей, и мы прошли вслед за ней в вагон. Кондукторша по-змеиному обернулась к нам:

— В вагоне нельзя курить, вы что, не умеете читать?

— Умею, конечно! И что из этого? — удивился Беня.

— А что здесь написано, извольте взглянуть?! — ярилась кондукторша.

Беня взглянул на объявление:

— На этом языке я читать не умею. Вот мой внук, он умеет. Но он не курит.

— Тогда пусть заплатит по половинному тарифу. Ему наверняка больше четырех…

— Я сказал, он НЕ курит, — стоял на своем Беня.

— Но вы же сами сказали, что он умеет читать, — настаивала кондукторша, — а в три года еще не…

— Я уже в три года курил сигары. В Полоцке, что в Белоруссии…

— Это-то здесь при чем? — взвилась кондукторша. — Платите-ка за мальчугана, не увиливайте.

— И не подумаю, — парировал Беня. — Ему три с половиной года. К тому же вы не сказали, что написано на этой табличке.

— «Запрещено курить в вагоне» — вот что на ней написано. Выбросьте вашу сигару!

— Нельзя выбрасывать зажженную сигару на ходу. Вы понимаете, что говорите, милостивая госпожа? — в притворном ужасе проговорил Беня.

— Ну так погасите ее и припрячьте до следующего раза… Делайте с ней, что хотите…

— Сигару нельзя гасить, а потом зажигать еще раз, она потеряет вкус, это даже дети знают, — упорствовал Беня. — Не так ли?

— Сигару всегда курят всю целиком, — пробормотал я.

— Сейчас же платите за мальчишку или выйдите из трамвая! — крикнула разъяренная кондукторша и угрожающе защелкала компостером.

— Нам выходить на следующей, — миролюбиво отозвался Беня.