Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию

Так вот и пришлось мне томиться на похоронах, Вейсбергер покоился в закрытом гробу. У гроба стоял красивый юноша, держа большое знамя еврейского спортивного общества. Он вопрошающе глядел поверх голов скорбящих родственников, а быть может, ожидал кого-то. Раввин рассеянно произнес речь в память усопшего. После раввина к гробу подступил румяный мужчина с крепкой шеей и полминуты тупо глядел на гроб. Затем достал лист бумаги и начал говорить. Его слова запали мне в память:

— Стоя здесь, у праха усопшего Абрама Эбенхарда Вейсбергера, мы возвращаемся мыслями на пятьдесят семь лет назад. — Оратор сделал небольшую паузу. Но никто ему не возразил. — Именно тогда было основано еврейское городское спортивное общество «Синайские пантеры». Одним из последних остающихся в живых основателей является… являлся присутствующий здесь… сейчас… усопший торговец мясом Абрам… Эбенхард… Вейсбергер. Не скупясь на пожертвования, он всю свою жизнь посвятил поощрению деятельности «Пантер» и сам активно участвовал во многих спортивных мероприятиях. Кто из нас не помнит его долговязую фигуру на футбольном поле, как он в подпоясанной сине-белой рубахе добывал славу и никогда не забывал криками пришпорить своих товарищей на пути к победе или почетному поражению. Бессчетны общества и ассоциации, в учреждении которых он участвовал и которые он поддерживал советами и денежными средствами. Его постоянно оптимистический настрой… — Тут голос оратора дрогнул. Он сделал усилие над собой и одержал верх. — Можно ли забыть… Да… Бессчетны клубы и благотворительные фонды, в основании которых наш вышеупомянутый усопший, безусловно, еще ХОТЕЛ бы принять участие и непременно принял бы, если бы Всевышний безвременно не вырвал его из наших рядов… в их числе «Фонд субсидий бесприданницам», в правлении которого мы наверняка смогли бы увидеть нашего дорогого покойника. Наша община и клуб не без основания гордятся нашим бывшим… нашим в прошлом столь активным членом, и мы всем сердцем надеемся, стоя здесь… у этого гроба, что огромный вклад торговца мясом Вейсбергера станет путеводной звездой для всех нас, еще остающихся в живых. Приспустим наш флаг в память усопшего!

Так говорил румяный мужчина, и статный юноша-спортсмен выполнил указание, по-прежнему глядя поверх наших голов в ожидании кого-то неведомого.

Было почти темно, и надо было смотреть под ноги, чтобы не натыкаться на могильные холмы, такие узкие были промежутки между могилами. Я остановился, чтобы зажечь сигару, перед надгробным памятником из красного гранита, покосившимся вправо, словно земля под ним осела. В свете спички обозначились высеченные на его боку две обращенные вверх ладони. Безымянный палец и мизинец были не такие, как остальные. Фамилия покойного была Грабовиц, он был бухгалтером и принадлежал к роду когенов, то есть священников, ладони были приметой рода. Бухгалтер-священник Грабовиц был плешив чуть ли не с самого дня рождения. Незадолго до смерти его сделали главным бухгалтером, священника же из него не получилось. Тем не менее он был коген, принадлежал к тем, кому положена особая честь на субботнем богослужении в синагоге, их зовут молиться перед ковчегом. Когда двери ковчега открывают, когены накрывают головы талесом, чтобы священный свет божественных книг не ослепил их, начинают раскачиваться и причитать: да-да-даййяййяй-да-да-даййяййяй… Ребенком я удивлялся, отчего они плачут, и мне говорили, что они плачут оттого, что у евреев нет родины и живут они, рассеянные по всему миру. Потом было основано Государство Израиль, но когены и поныне все еще плачут перед ковчегом. Мне объяснили, что когены огорчены тем, что соседи Израиля не жалуют родину евреев.

На могиле моего отца росла зеленая сорная трава. Могила была неухоженна, но я был рад этой траве. Сел на могилу и достал из кармана бутылку вина. Раскупорил ее и начал пить. Думал: не диво ли, что отец лежит здесь под землей, погребенный, хотя погребению он всегда предпочитал кремацию. Полагаю, это оттого, что столько евреев были сожжены заживо. У всякого своя причина. Когда отец умер, был март, стояли трескучие морозы, земля была закована в лед. Рабочим было трудно копать могилу. Они мерзли, потели, ругались и долбили землю всю ночь, но, казалось, могила не могла быть отрыта в срок. Уже собирались отложить похороны. Но тут кто-то догадался купить рабочим вина. Разбудили знакомого еврея, контрабандиста и спекулянта, и купили по бутылке на человека. И могила раскрылась, словно по волшебству.

На похоронах отца раввин произнес самую короткую речь из всех, какие он произносил за все время своего пребывания в раввинах. Он сказал на идише, что человек должен покаяться, пока не поздно. Сказал это пятью различными способами и не прибавил ничего больше. Затем он пошел перед гробом к могиле, не переставая что-то бормотать про себя. Люди, стоявшие поблизости, утверждали, что бормотал он не молитвы.