Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию

Дедушка Беня протянул утку женщине, та прижала ее к груди, тихо всхлипывая. Дедушка с достойным видом подтянул брюки и зашпилил их английской булавкой. Ему вспомнились дагестанцы, он побледнел, вытащил саблю из ножен, осмотрел ее, подержал на весу. Бабушка все еще всхлипывала. Дедушка взглянул на нее. Бабушка покачала головой. И тут дедушка вспомнил бессмертное любовное стихотворение Пушкина. Он вложил саблю в ножны, в его голосе сквозила безмятежная самоотрешенность:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем…

Тут голос дедушки прервался от волнения. И очень кстати, ибо он забыл продолжение. Бабушка охнула, отбросила утку, пала перед дедушкой на колени и поцеловала его. Дедушка подхватил невесту на свои сильные руки и понес ее к берегу, где лошадь как раз выходила из воды. Вскоре после этого началась Русско-японская война.

АНАБАЗИС ЗАЛМАНА

Залман, отец дедушки, не умер по-настоящему от потрясения. Дело было так. Он был потрясен, услышав, что, скорее всего, умрет от чахотки, которую подхватил в сибирской ссылке. Правда, есть основание полагать, что испытанное потрясение ускорило его смерть. Но ему все же посчастливилось: он умер в доме своего сына, обласканный невесткой, в пору, когда на Дальнем Востоке бушевала Русско-японская война.

— Стало быть, тебе не надо отправляться на войну, Беня? — в десятый раз спрашивал он у сына, который читал в «Московских ведомостях» отчет военного корреспондента о крупной победе русских на сопках Маньчжурии. — Странно, очень странно.

— Нет, отец, не надо, потому что я женился, — терпеливо разъяснял Беня. — Только что женившийся мужчина на год освобождается от военной службы, вот и в Библии так сказано…

— Так это в Библии, а вот слышал ли кто о таком указе в России?

— Сам видишь, раз я тут.

— Что верно, то верно, — сказал старик, успокаиваясь. — Я тоже тут, рядом с тобой и твоей женой, вот и детки у вас скоро пойдут, у тебя и у твоей жены, мне внуки…

Он вдруг побледнел и растянулся во весь рост на диване. Лихорадка сотрясала его десять минут. Беня сложил газету, сел рядом и держал старика за руку, пока тот не затих и не перестал стучать зубами.

— Помру скоро, — глухо сказал Залман.

— Еще чего, — сказал Беня и ободряюще похлопал его по руке.

— Пожил, хватит, так ведь?

— Чего тебе помирать? Не помрешь, ты крепко сколочен. Лихорадка пустяки. У каждого когда-нибудь да случается лихорадка. А вот не малярия ли у тебя?

— Малярия? Последние пятнадцать лет я провел в Сибири. Нет, меня вымотал этот лыжный переход в Архангельск. Прошел на лыжах несколько сот километров, — прошептал старик.

— Зачем тебе это было нужно? — возразил Беня.

— Я сам так захотел, — упрямо твердил старик, тыча рукой в воздух. — Тосковал по вам, не мог больше жить в плену и тосковал по тебе, по твоей матери…

— Но ведь мать-то умерла еще до того, как ты попал в Сибирь, — напомнил Беня.

— Часто думал о ней. Все время тосковал по вам. Ведь это естественно, не так ли? Человек тоскует по своей семье. Ну и я тоже так, в иные дни… иные ночи…

— Все равно незачем было, — покачал головой Беня.

— Да не бубни ты, как старая баба! — Старик сел на диване, положил ногу на ногу, оперся локтями о стол и продолжал: — Ты хоть знаешь, что это такое — идти на лыжах по сибирской тундре?

— Откуда мне знать?

— Туг свои сложности. Когда ветер с севера, надо повернуться к нему спиной, потому что, когда ветер встречный и холоден как лед, трудно дышать. Гольфстрим не помогает. На юг не пойдешь, раз идешь на север. Опять-таки если ветер дует с запада из пустыни Гоби, то летом устанавливается обжигающе знойная погода, а когда он пролетает над Джунгарией, то мало-помалу свежеет и переходит в северо-западный, но на Западно-Сибирской равнине уже осень, ее чувствуют обитатели юрт, и леденящие снежные бураны в Пермской губернии валят тебя с ног, когда идешь на лыжах в Архангельск. Понятное дело, поднимаешься и что есть сил идешь дальше.

— Тебе надо отдохнуть, отец, — сказал Беня и попытался уложить Залмана на диван, но Залман нетерпеливым движением оттолкнул его.

— В тех местах еще прячутся в пещерах шаманы, их даже не пытались рассовать по разным конторам. Я с трудом пробивался сквозь буран и остерегался открывать рот. Мне невольно пришло на память несколько строк из песни, никогда ее не забуду, — сказал Залман и стал монотонно напевать:

Лыжи, лыжи, правой толкнешь,
Левой скользишь, а куда придешь?
Не время пытать мне олений след,
А рядом ни друга, ни спутника нет.