Как молоды мы были

Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома,
Снова между нами – города,
Взлетные огни аэродромов.

Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы.
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…

Ты поверь, что здесь, издалека,
Многое теряется из виду.
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.

Надо только выучиться ждать.
Надо быть спокойным и упрямым,
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы.

И забыть по-прежнему нельзя
Все, что мы когда-то не допели,
Милые усталые глаза,
Синие московские метели.

Снова между нами города,
Жизнь нас разлучает, как и прежде.
В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде.

Надежда – мой компас земной,
А удача – награда за смелость.
А песни…
         довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.

А помнишь…

А помнишь…

А помнишь…
    когда мы из школы однажды пришли,
    как яблони в нашем саду расцвели.

А помнишь…
    и драки в том классе, и гам.
    Но совесть учили тогда по слогам.

А помнишь…
    зима в 43-м была голодна,
    но даже в России случалась весна.

А помнишь…
    как люди в промозглую вьюгу
    не злились, а ласковы были друг к другу.

А помнишь…
    притих переполненный зал.
    Качалов барона во МХАТе играл.

А помнишь…
    вон там, на пригорке росла ежевика.
    А мы состоялись без шума и крика.

А помнишь…
    как страшно нам было вначале.
    Но книги печатались. Песни звучали.

А помнишь…
    негромкую радость, прекрасную грусть.
    Как люди читали стихи наизусть!

Нет… Знаешь…
    наверно, все было не так.
    Я все это выдумал, старый дурак.

    В том нашем саду все давно отцвело.
    Здесь не было счастья. И быть не могло.

Тридцатые годы

Плевать на богатство и моды!
В футболке,
         по горло в пыли,
шагали тридцатые годы
дорогами юной земли.

Я помню военные марши
и добрый утесовский джаз…
И все-то нам было нестрашно,
все солнечно было у нас.

В коммуну неслись ошалело
глядящий с экрана Чапай,
и летчики в кожаных шлемах,
и алый, как знамя, трамвай.

А в сердце —
         плакаты, парады
и первый щемящий испуг, —
нас утро встречало прохладой
уже недалеких разлук.

«С тридцатых годов – непросохшие слезы…»

С тридцатых годов – непросохшие слезы.
Людей забирали обычно чуть свет.
И тройка судила,
      читая доносы,
листая страницы
бесстыжих клевет.
О сроках тюремных вещали куранты.
И письма летели маршрутами бед,
когда адресаты —
      все сплошь арестанты,
где Бога не слышно
         и выхода нет.
Тридцатые годы – тревожные ночи.
Кто честен —
      в опале. Кто смел,
         тот и сел.
Сидели и маршал и чернорабочий,
и кто-то из них попадал под расстрел.
Убрать человека, и нету вопросов!
Сажали на десять, на двадцать пять лет.

…А как же сейчас
         клевета и доносы?
Сегодня для этого есть Интернет.

Отец