Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича

Берия. Наш император обезумел. Я это увидел ещё вчера, когда начались потрясения с телеграммами. Болезнь пошла быстрее, чем я думал. Но не быстрей, чем я пишу. Я все предвидел. (Достаёт из кармана два листа.) Тут будет стоять и твоя подпись, Никита. И когда Вольдемар падёт, нас за собой в бездну он не утащит! Тут два… Доноса. Один — в организации антисталинские. Второй — туда, где Сталина чтут и обожают. Наш местный Сталин думает, что всех перехитрил. Думает пробежать меж струек сталинизма и антисталинизма, угодить и нашим и вашим! Выдать немоту за высказывание, испуг за объективность, страх за нейтралитет, а творческой тупик за глубокие размышления!.. Но вот эти доносики… Они изменят оптику, сделают острее взгляд. Покажут слабые места — и сталинистам, и либералам. (В восторге.) На Вольдемара набросятся коршуны сталинизма и соколы либерализма! А мы в стороне будем стоять, пока они его косточки будут глодать. Стоять и нашёптывать: не больно вам, Вольдемар Аркадьевич? Кажется, вам глаза выклёвывают? Ах, уже? А что сейчас? (Качает головой.) Селезёнку… Как печально… Ну? Ты со мной?

Хрущёв. Не. Я пошёл.

Берия. После всего, что мы сказали?

Хрущёв. Я только слушал, Лаврентий.

Берия. А подпись? Подпись? Ты погибнешь! Вместе с ним! Дурак, тебя же роли только что… Дурак!

Хрущёв уходит. Берия устремляется за ним.

Сцена девятая. «А может, расстрелять вас всех в столовой?»

Вольдемар Аркадьевич и Терентий.

Терентий. Я понимаю, театр — это компромисс. Я не предлагаю ставить всю пьесу, целиком, я не безумен, и понимаю, что на вас давят…

Сталин. Ты заблуждаешься, Терентий. Ты как ребёнок просто. Давят… Кто может надавить на Вольдемара? Знаешь, какого следует придерживаться принципа? Сначала думаем, потом говорим. Люди, которые делают наоборот, живут проблемно, кратко и печально.

Терентий. Хорошо! Пусть не давят.

Сталин. Да уж пусть, Терентий.

Терентий. Но не двадцать же процентов текста ставить? Хотя бы половину. Иначе уходит интонация, уходит смысл, и я перестаю понимать, о чем вы сейчас ставите, кто такой ваш… наш Сталин, зачем мы все собрались, не понимаю… Подрожать от страха и показать всем, как мы испугались? Давно умершего правителя?

Сталин. Ты все-таки ребёнок. Это плохо. Потому что ты не ребёнок.

Терентий. Вольдемар…

Сталин. Ты знаешь, как страдает наш Никита? Он только что бился головой о доску распределения ролей. Не увидел там своей фамилии и начал биться. Пробил доску. Голову пробил. (Достаёт бумагу и протягивает Терентию.) Распределение ролей. В крови Никиты. Возьми.

Терентий. Зачем?

Сталин. Чтобы ты драму ощутил. Настоящую, а не умозрительную. Приступ у Никиты был, скорую вызывали. Подозрение на инсульт у него. А он все равно в театре остался. Голову платком обвязал и остался. Надеюсь, говорит, исполнить долг актёра и гражданина. Вот так, Терентий. Ты слышал, как он поёт? Напиши ему крохотную рольку, чтобы попел со сцены наш больной человек.

Терентий. Какую роль, чтобы попел…

Сталин. Где-то на внезапной лужайке неожиданный певец услаждает слух будущего диктатора… Ты лучше меня придумаешь, где можно петь, тут я тебе не советчик, тут полная твоя власть. Только спаси Никиту.

Терентий (пожимает плечами). Тогда и Берию спасать.

Сталин. О, нет! Берия предатель. Он в карцере сейчас.

Терентий. Что-что?

Сталин. Никита предложил! В шутку поначалу, а потом все увлеклись… Никита больше всех: обязательно, кричал, закуйте его в кандалы. (Смеётся.) У нас комнатка такая есть, гримёрка давно умершего актёра, не отапливаемая. Сейчас Лаврентий там прохлаждается. Вопит. А что делать? Иначе разнесёт по городу до премьеры бог весть что. А Никиту наградить надо. Пусть поёт. Он заслужил.

Терентий. Про карцер — шутка?

Сталин. Тебе на пятом этаже ничего не нужно?

Терентий. Что мне там делать?

Сталин. Тогда шутка. (Терентий поднимается, чтобы уйти). Думай о Никите, думай о нашем певце. Об актёре и гражданине думай! (Терентий уходит, Вольдемар Аркадьевич поёт на грузинском.) Где же ты, моя Сулико… (Надевает на себя белый пиджак генералиссимуса, закуривает трубку.) Кругом ослы, козлы и землеройки. И не с кем говорить. (Входит в роль, говорит с акцентом.) Кругом ослы, козлы и землеройки. И не с кем говорить. Я одинок, как сам Господь. Кругом предатели. Нож за спиной у каждого. Знают ли они, как тяжело быть императором? И как печально видеть вокруг себя лишь рыла. Ни одного лица. (Появляется Ленин.) Да, тяжела ты, кепка Ильича… (Смеётся.)