Как мы спасали челюскинцев

В Уэллене я сидел 10 суток. Все ждал, когда прилетит Слепнев, чтобы лететь на остров Врангеля. Почти все разъехались, остались только механики. Председатель чрезвычайной тройки по спасению челюскинцев т. Петров обратился ко мне с просьбой перегнать тяжелую машину в бухту Провидения. Откровенно говоря, на этой машине я никогда не летал и близко ее не видывал. Говорю ему: „Прикажите мне лететь". Он отвечает, что приказывать не хочет, но просит меня об этом по-товарищески. Положение такое, что машину на пароход грузить надо. Если машину оставить здесь, то и механику придется остаться. А механику оставаться не хотелось. Решили перегнать. Завели мотор, взлетели. Через несколько часов были в бухте Провидения. Погрузились и сели на пароход „Смоленск". Там были челюскинцы. Встреча была исключительно теплая.

И вот поехали в Москву… В Петропавловске, во Владивостоке — на всех станциях встречают, хлопают в ладоши и кричат „ура". Во Владивостоке все пароходы, в том числе и иностранные, расцвечены флагами и гудят без конца. Едем на автомобиле. Тьма народу. Сопки, крыши почернели от народа. Бросают цветы. Все машут руками, приветливо улыбаются. Праздник. Так до самой Москвы.

Не доезжая Новосибирска (забыл название станции), я пришел в „штаб" к т. Семенову, где собрались все коммунисты, и подал заявление о вступлении в партию. Семенов так растрогался, что слезу пустил. Да и я сам в это время испытывал нечто подобное. Конечно, не плакал, но в груди как-то стало тесно. Очевидно, нервы. Я постарался скорее уйти. За мной подал заявление о вступлении в партию Ляпидевский и другие товарищи.

На следующий день созвали бюро ячейки и меня рекомендовали в члены партии.

Мы приехали на Красную площадь и стали в шеренгу. Играет оркестр. И вот идет группа людей. Среди них много знакомых. Они меня первый раз в жизни видят, а я видел их в жилище чукчи и в доме зимовщика на дальнем Севере, и в Донбассе, и в Севастополе, и в Полтаве, и в радиорубке на Уэллене. Я давно знал их лица. Я прекрасно знаю их имена. Вот они-то меня видят впервые а я-то их знаю давно. Впереди шел товарищ Сталин. Улыбаясь он со всеми здоровается и о чем-то разговаривает. Я отошел в сторону, чтоб не мешать. Но вдруг слышу — товарищ Сталин зовет: „Леваневский!"

Я поражен — откуда он знает меня!

— Чего вы прячетесь и скромничаете, — сказал Иосиф Виссарионович. Подошел ко мне и подал руку.

Маврикий Слепнев. Война, жизнь и полеты

В громах и грозах войны рождалось лето 1915 года. Бронированный кулак соединенных австро-германских войск прорвал русский фронт в районе Тарнова, и армия дрогнула. Началось отступление.

В это время 19-летний прапорщик Маврикий Слепнев вел маршевую роту из далекой Читы на галицийский фронт. Маврикий Слепнев был юн, зелен и слыл отчаянным патриотом. Теперь, когда прошло столько лет, я кажусь самому себе смешным, но тогда я казался себе грозным. На мне была форма, с детства волновавшая мое воображение, шашка, путавшаяся в ногах, а в кармане лежало удостоверение о том, что именно я, Маврикий Слепнев, являюсь начальником эшелона.

Эшелон двигался через всю Сибирь и Европейскую Россию на далекий Запад. Солдаты были по преимуществу пожилые люди, оставившие дома семьи и крестьянскую работу; они ехали на фронт с мрачным настроением, и очень часто при вечерних поверках я недосчитывался людей. Эшелон двигался на Запад. Мимо плыли сибирские леса, сибирские степи; на станциях толпы народа встречали и провожали наш эшелон; солдаты плясали на перронах с мрачными лицами или пели „Ермака", а кругом стояли бабы и плакали.

Но все эти настроения отчаяния, царившие вокруг, проходили как-то мимо меня, не затрагивали моего сознания. На мне были офицерские погоны, и я, крестьянский сын Маврикий Слепнев, был несказанно горд.

„Держись, сынок, рабочей и крестьянской власти"

Как-то случилось так, что с самого раннего детства меня потянуло к военному делу. Надо сказать, что наш Кингиссепский район в старое время всегда был местом, где развертывались крупные маневры войск Петербургского военного округа. Звон оружия, громыхание пушек, грохот военных обозов с детства стояли у меня в ушах. С детства я наблюдал громоподобные марши и походы царской гвардии, забравшись вместе со своими сверстниками на какую-нибудь придорожную ветлу.

Словом, будучи еще десятилетним мальчиком, я уже с упоением, поражавшим моих родителей, штудировал книжку „Учебник унтер-офицера", с особенной яростью изучая главу о разборе винтовки. Всем домашним я заявлял, что буду военным, чего бы мне это ни стоило. Отец мой смеялся.

— Молодо — зелено, — говорил он. — Мы с тобой, Маврик, мужики. Нашему брату попасть в офицеры — дело не шуточное.

Мать моя, женщина душевная и добрая, разделяла мои честолюбивые стремления.

— Будешь, Маврик, офицером, будешь, — говорила она, гладя меня по голове. — Вот только учись лучше.