Как мы жили в СССР

Зал при этом хохотал, не останавливаясь. Ситуация, впрочем, была скорее грустной, нежели смешной, поскольку в административной хозяйственной системе именно от таких людей, как этот заместитель министра, зависело, будет ли советская промышленность выпускать новую продукцию. После окончания заседания, когда начальник слегка поостыл да к тому же понял, каким идиотом выглядел в глазах многих людей, он попытался рационально объяснить причины своего консерватизма: «Что ты себе позволяешь? Ведь на тебя люди смотрят. Значит, завтра они ко мне придут – давай и нам такие сапоги. А где я их возьму? На каждую пару нужно кожи больше, чем на пять пар туфель. Ты сама подумай, что ты на себе пропагандируешь» [Андреева 2009: 136–137].

Это, впрочем, был разовый случай начальственного идиотизма. Но через пару лет, в начале 1970‑х, при попытке пройти в здание одного из крупных советских министерств Андреева столкнулась с иным проявлением консерватизма. Охранник, проверявший пропуска, загородил вход и сказал: «В штанах не пущу». Выяснилось, что запрет на брючные костюмы для женщин был вовсе не личной инициативой бдительного стража, а письменным приказом коменданта здания. Весь персонал этого и некоторых других министерств был вынужден следовать инструкциям начальства, считавшего по какой-то причине, что «штаны» являются одеждой недостаточно приличной [там же: 135–136]. Точно такая же история случилась с кинорежиссером Аллой Суриковой в 1976 году в здании ЦК компартии Украины: ее не пустили туда в брюках [Сурикова 2002: 38]. А вот чешская аспирантка ленинградского Института культуры в аналогичном случае все же прошла в здание, несмотря на претензии стоявшего в дверях ректора. Она сняла «неправильные» брюки, дала их ему в руки и двинулась дальше в одних колготках [Тульчинский 2007: 152]. В Чехословакии дефицита колготок не наблюдалось. Я это видел сам, когда был в Праге в 1981 году и выбирал подарки.

Кстати, не следует думать, будто лютовало в отношении веяний моды одно начальство. Простой советский обыватель часто считал свое мнение эталоном для всех и активно стремился его навязать иной части общества. Вот, например, «шедевр» народного поэтического творчества, который «Литературная газета» опубликовала в октябре 1969 года: «И чтобы мода не позорила нас, / Надо эту импортную моду ликвидировать как класс». Так высказался о мини-юбках один из консервативно настроенных читателей [Геллер 1999: 30]. А вот впечатление Майи Плисецкой, которая в 1966 году осмелилась выйти на центральную улицу Москвы в каракулевой черной макси-шубке, прошитой кожаными аппликациями: «Первая же взбаламученная видом моим москвичка окрестила себя православным знамением и гневно взвизгнула: „О Господи, греховница-то…“» [Плисецкая 2008: 208]. Относительно новшеств мужского гардероба советский обыватель был не менее строг. Например, летом 1973 году писатель Юрий Нагибин прошелся по сельской местности в шортах. «Ишь, срамотища! – крикнула вахтерша Дома отдыха. – Старый мужик, а бесстыжий! Чего задницу заголил?» [Нагибин 2005: 349]. Со сменой поколений, однако, ситуация начинала меняться. Консерватизм 1960‑х уходил в прошлое.

Новое поколение сформировалось в борьбе за свои права на мини-юбки, женские брючные костюмы, модные сапоги, шорты и, естественно, джинсы – «Райфлы» и «Ливайсы», покорившие в то время даже юного Дмитрия Медведева – будущего президента России [Сванидзе 2008: 149–150]. А у будущего бизнесмена Олега Тинькова6 был «роман» не с «Ливайсами», а с «Монтаной». Причем любовь была взаимной. Как-то раз в Таджикистане в небольшом поселке он обнаружил магазинчик, где на прилавке свободно лежали дефицитные джинсы. На ценнике значилось «35 рублей». Но при попытке купить их обнаружилось, что на самом деле стоят они полсотни. Продавать дешевле таджик отказывался, убирая джинсы под прилавок. В итоге Тиньков купил четыре пары по 50 рублей, и у себя дома (в Ленинске-Кузнецком) перепродал по 200, заложив тем самым основы своего будущего большого бизнеса [Тиньков 2010: 49].

Так или иначе, джинсы прорывались в массы. К концу эпохи запреты и прямые консервативные выпады «отцов» и «дедов» в адрес «детей» практически повсюду исчезли. Товары на прилавках, естественно, до наступления эпохи рыночной экономики не появились, однако моральную победу семидесятники одержали.

Правда, эта моральная победа потребовала и невероятных моральных усилий. Юность, проведенная в борьбе за дефицитные вещи, не могла не сказаться на менталитете поколения. Вещь стала для семидесятника чрезвычайно значимой ценностью. Возможно, большей ценностью, чем все остальное, что есть в человеческой жизни. И уж всяко большей, чем, скажем, такая непрактичная вещь, как демократия, мода на которую для семидесятников так и не наступила.

Общество товарного изобилия стало, в конце концов, непосредственным итогом работы семидесятников. И никакой дефицит свобод не может поколебать глубокой удовлетворенности этого поколения достигнутой победой.

Заметки по пищеварительному вопросу