Как мы жили в СССР

При этом снабжение офицерских семей могло быть значительно лучше солдатского. Мой собеседник социолог Владимир Костюшев – сын летчика, выросший в военном городке под Семипалатинском, – отмечал, что детство его было по советским временам вполне сытным [Костюшев, интервью]. Неплохим могло быть и снабжение в тех особых городках, где размещались предприятия военно-промышленного комплекса. Государство стремилось к тому, чтобы ВПК работал эффективно. Но в целом малые города СССР представляли собой печальную картину. Глухая провинция с убогим продовольственным снабжением находилась на второй ступени нашей условной лестницы. Там кормились, чем бог послал, или, точнее, тем, что послала народу советская власть – в дополнение к собственным огородам, дарам леса и покупкам на колхозном рынке. Известный российский политик Владимир Рыжков, выросший в маленьком городке на Алтае, рассказывал мне, что в детстве бананы попробовал всего один раз, причем не знал, что они должны быть желтыми: съел зеленые, недозревшие. При этом надо сказать, что его мама принадлежала к местной номенклатуре [Рыжков, интервью]. Лауреат Нобелевской премии мира журналист Дмитрий Муратов2 отмечал в нашей беседе, что в заводском поселке под городом Куйбышев (Самара), где он провел детство, жизнь шла на фоне неизменного дефицита [Муратов, интервью]. Правда, отмечая все это, надо сказать и о том, что на Севере России люди зарабатывали значительно больше, чем в обычных провинциальных городках, а потому пользовались негосударственной торговлей, сильно переплачивая за дефицит. Такой была, например, ситуация у моего собеседника журналиста Андрея Радина, который в детстве жил со своими родителями на Колыме [Радин, интервью].

Несколько иной, чем в целом по стране, была ситуация в провинциальных городах, расположенных неподалеку от мегаполисов. Они имели возможность худо-бедно подкармливаться из магазинов Москвы, Ленинграда или Киева. Каким образом? Вот любопытная загадка-анекдот, известная в 1970-х буквально каждому советскому человеку: что такое – «длинное, зеленое, пахнет колбасой»? Ответ: колбасная электричка. Существовали специальные поезда, которые утром отправлялись в мегаполис, где пассажиры отоваривались дефицитными продуктами, а вечером возвращались во Владимир, Ярославль или Новгород, где посланцев уже ждали друзья, родственники и коллеги, желавшие получить свою долю добытого. Провинциальный священник Михаил Ардов в своих мемуарах описал колбасную электричку «Ярославль – Москва» начала 1980-х. Она была столь длинной (22 вагона), что для нее пришлось строить аж специальную платформу. К моменту прибытия поезда в Ярославль на привокзальной площади собирались десятки автобусов и легковушек, а также пешеходы с ручными тележками или (если зимой) с санками [Ардов 2004: 399].

Понятно, что таким жутким способом накормить провинцию было невозможно, однако масштабы вывозимой из крупных городов продукции оказывались огромными. Статистики на этот счет, естественно, не существует, но уже в период перестройки косвенные оценки удалось получить. По официальным данным выходило, что средний москвич съедал за год 148 кг мяса (это если поделить объем проданного на число жителей). Однако, согласно подсчетам экспертов, больше 100 кг на нос в столице не потреблялось. Значит, все остальное отправлялось на колбасных электричках в соседние регионы [Попов 1994: 96–97]. Сколько же человеческих сил, времени, здоровья, а также электроэнергии для многочисленных поездов растрачивалось при таком странном продовольственном снабжении! Замечу попутно, что лично для меня важнейшим плюсом рынка является возможность тратить время и силы на полезную работу, а потом на заработанные деньги покупать товары (пусть недешевые!), вместо того чтобы проводить долгие часы, добывая продукты правдами и неправдами.

И еще одно неприятное последствие было у отсутствия товаров. Провинциальные города, оставшиеся без продуктов, начинали сваливать вину за дефицит друг на друга. Один путешественник в уфимском аэропорту слышал жалобы на нехватку продуктов из-за того, что их вывозят в Томск, а приехав в этот город, вдруг обнаружил, что томичи полагают, будто их еда отправляется на Урал и в Уфу [Сирота 2015: 134]. При этом провинция тихо ненавидела жирующую (по советским меркам) столицу. Одна женщина, проживавшая в Полтаве в середине 1980-х, вспоминает такой случай.

Как-то раз, взглянув на витрины, заваленные большими говяжьими ушами и хвостами, я спросила у продавца: «А кто съел то, что посередине?» Опасливо оглядываясь по сторонам, он поднял указательный палец кверху: «Москва» [Дудаева 2003: 96].