Как мы жили в СССР

Я не ходил в «Сайгон» ни есть, ни пить. Бывал в пельменных, пирожковых, котлетных и в обычных столовых, где можно было нормально перекусить, выстаивая, правда, в обеденное время изрядные очереди. Качество еды сильно разнилось. Скажем, ленинградскую котлетную на Мойке доктор Сорокин описывает так:

Субстрат котлет был преимущественно хлебным, но на столиках была замечательная горчица, с которой можно было съесть все! Как врач скорой помощи, замечу, что такого рода горчица вообще отличала ленинградский общепит того времени и позволяла съесть любую еду [Сорокин 2023: 49].

Но больше всего в системе советского общепита (общественного питания) запомнились не очереди и не качество питания (для молодого желудка обычно вполне приемлемое), а неизменные алюминиевые ложки-вилки, которые перед едой надо было обязательно протирать бумажками, лежавшими на столах вместо дефицитных салфеток. Ложка-вилка всегда оставляла на бумаге жирный черный след. Нож не оставлял, поскольку его в столовых не бывало вообще. Один мой приятель, чтобы разрезать мясо, носил с собой перочинный. Я же обычно грыз мясо с куска, не слишком заботясь о том, как моя некультурность выглядит со стороны.

Ресторан мне первый раз довелось посетить лет в десять. Вообще-то, семья наша хоть и жила в достатке, но праздники отмечала дома – с салатом оливье, дефицитными шпротами, которые доставал папа, и длительным стоянием у плиты, выпадавшим на мамину долю. Звать гостей в ресторан было бы слишком накладно, да, в общем-то, и не соответствовало бы духу времени. Каждый советский человек 1970-х знал, что демонстративное потребление, столь характерное для стремящейся подчеркнуть свою успешность буржуазии [Веблен 1984], может обернуться не ростом твоей репутации, а, наоборот, проблемами. «Наши люди в булочную на такси не ездят», – говорила неприятная героиня-управдом в кинофильме Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука».

Но разок-другой тряхнуть кошельком для просвещения ребенка можно было, и папа сводил меня в ресторан ленинградской гостиницы «Россия», что возле парка Победы на Московском проспекте. Выбора не имелось, поскольку в новостройках, где жила наша семья, это был единственный ресторан. Угощались мы тогда котлетой по-киевски, которую отец очень любил. Второй раз папа сводил меня в подобное заведение лишь через несколько лет. Мы жили уже на Васильевском острове. А в «островных» новостройках не имелось вообще ни одного ресторана. Зато с Васильевского было ближе ехать до центра, а потому отправились мы аж в «Метрополь», где в помпезном зале кушать было как-то неловко. Казалось, ты совершенно неуместен здесь со своим вульгарным пищеварительным процессом. В «Метрополе» надо петь стоя «Боже, царя храни» с бокалом «Вдовы Клико» в руке, поздравлять передовиков производства от имени нашего дорогого Леонида Ильича или же, на худой конец, проводить торжественные заседания руководства партии «Единая Россия». Я был тогда настолько подавлен торжественностью обстановки и официантами, которые в моей личной детской иерархии были явно главнее школьных учителей, что даже не запомнил отведанных блюд. Из просмотренного бегло меню остались в памяти таинственные шнельклопсы. Сочетание моих скромных языковых познаний с нулевыми гастрономическими наводило на мысль, что это клопы, сготовленные по-быстрому. Недавно из интернета я наконец узнал, как сильно ошибался, однако попробовать шнельклопсы за много лет мне как-то не довелось.

«Метрополь» был вершиной ресторанной помпезности, но выше «Метрополя» в личной иерархии моего отца значился «Кавказский». Там можно было отведать люля-кебаб, а он для папы являлся образцом кулинарного искусства. В последний раз я был в «Кавказском» со своим однокурсником Алексеем Кудриным где-то в конце 1980-х. У Алексея, который жил практически на одну аспирантскую стипендию, было тогда очень мало денег. И он грустно рассуждал о каком-то тусовщике, который мог зайти в изысканный ресторан, обаять магическим образом официантов и попросить: «Сварите-ка нам картошечки».

Я подобным талантом никогда не обладал. Неуверенность, видно, была написана у меня на лице даже тогда, когда в кармане имелось достаточное число денежных знаков. Поэтому советский ресторан был для меня всегда формой внутренней борьбы с официантом. Тот обычно плохо скрывал свое презрение к посетителю, а так как при ограниченности общего числа ресторанов выбора особого не имелось, приходилось брать это презрение в качестве «нагрузки» к заказу.