После этого Фаткудинов понял — с такими ребятами вполне можно даже строить коммунизм и стал объяснять: в их годы воровать все, что плохо лежит, не годится. Потому, что хорошо лежит — так этого вообще у нас не существует, если не считать Мавзолей. И предложил уже компаньонам не просто красть товар, но улучшить благосостояние советского народа. А Молодцов с Гарием как раз об этом со школы только и мечтают. Так что они ударными темпами в честь юбилея морского флота набивают грузовик ситцем, со скоростью трудового рекорда в честь обороны Одессы гонят по Измаильской дороге до села Великая Долина у переводе с немецкого, а потом по-быстрому, как на празднике труда, посвященном 60-летию СССР, лепят на грузовик транспарант. На том транспаранте не привычно написано что-то вроде «Верной дорогой идете, товарищи», а совсем «Автолавка». Фаткудинов ко всем своим достоинствам был психологом. Он понимал, если скидывать товар дешевле, все поймут, что он ворованный. А если скидывать товар дороже госцены? Тогда натуральная советская торговля и никто ни о чем стучать не будет. Докеры по-быстрому загоняют ситец обалдевшим от дефицита селянам по спекулятивной цене и гонят поближе к родному складу. А там какие-то гады нагло воруют их любимый товар, как будто ситец имеет манеру сам себе размножаться в закрытом складском пространстве. И три ударника коммунистического труда вступили у самый настоящий бой с этими ворюгами, чтоб они не покушались на достояние всего советского рабочего народа и его трудовой, и никак иначе, интеллигенции. Конкуренты убежали со склада красть у другое место, радуясь, если не новым синякам, так тому, что в порту куда ни плюнь — всего не своруешь.
А потом менты из линейного отдела стали интересоваться: что это за болезнь поселилась на десятом складе, где половинятся не то что хрупкие ткани, но даже стальные лезвия «Нева»? И Фаткудинову со своим шоблом пришлось сделать вид, что этот склад им так же остро необходим, как Украинскому театру постановка «Малой земли» исключительно для кассового успеха. Потому что кроме складов с вагонами у порту еще ошиваются и суда. Вот по этому поводу Фаткудинов и решил зайти к генералу в отставке Канону.
Докер сделал Капону предложение, от которого он чуть не проглотил свою вставную челюсть. Фаткудинов с утра пораньше без вредных мыслей о плановом задании порта по переработке зерновых грузов, сбежал с этого важного для наших колхозов мероприятия и гордым бакланом носился по причалам, выясняя, на какое масло они сегодня богаты. И тут ему подвернулся не какой-то там затрушенный «Вишва Уманг» с соком манго, а знаменитый красавец «Друг» с белыми парусами. «Друг» притянул до себя Фаткудинова еще сильнее, чем Молодцов за барки во время ситцевой дележки. Фаткудинов видел столько фильмов с этим парусником под разными названиями, что попер на него рогом, хотя понимал: на такой посудине можно с лихвой разжиться разве что мачтами. В общем любознательный докер швендяет по судну, восхищаясь его леерным ограждением, а потом начинает сам себя уговаривать: любое время должно перековываться в наличный расчет. И если он уже до рези в зрачках насмотрелся на эту красоту, так, что, на память о ей здесь и украсть нечего? И с удовольствием вспомнил, как его вместе с другими советскими туристами один-единственный раз пустили на флагман пассажирского флота «Максим Горький». Может, западным немцам, которые годами торчали на этом судне, воровать и нечего, а наши люди за два дня так расстарались, что капитан заявил: в следующий раз соотечественники-туристы смогут подняться на борт только после того, как его повесят на локаторе. Потому что многим повезло куда больше Фаткудинова, так и не успевшего из-за поломки инструмента отвинтить хоть один из судовых унитазов.
И тут, как на радость, мимо сходу сделавшего рабочий вид Фаткудинова прошли две совершенно незапоминающиеся личности. На руке одной из них был браслет, до которого металлической цепочкой привязали «дипломат». Хотя Фаткудинов в свое время и закончил вечерний институт, он прекрасно понимал, откуда могут явиться такие очень незаметные личности, истекающие потом в строгих костюмах. И если чемодан куется до руки, так понятно — в нем несут что-то ценнее тех носков, что протер Молодцов, улепетывая с «Ленинского пионера».