Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы

В чём тут состоит коренной вопрос, будем судить, продолжив размышления о праве естественном, оказавшемся в великой немилости к себе не у кого-то из нас или у предыдущих поколений, а у самой госпожи истории.

2. НАШЕ ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО

Ещё в XVIII веке к нему, такому праву, в западной Европе возник широкий общественный интерес. Предпринимались попытки его пристального рассмотрения в научных трудах и в беллетристике. К нему, как серьёзной дисциплине и кладези человеческого духа, опыта, чувственности, а также — предрассудков и заблуждений, были неравнодушны деятели искусств, писатели и поэты, все, кому становились близки́ направления социального и интеллектуального усовершенствования человека в рамках модного тогда французского просвещения.

Скажем сразу: как и право государственное, публичное, в том его значении, что оно должно служить людям (нередко — лишь отдельным или узкому кругу), естественное право в большинстве его «установлений» неразрывно с понятиями соответствующих свобод для человека.

Однако действительность резко интерпретировала этот чертёж. При возникновении необходимой для общества управляющей и регулирующей модели в виде государства, когда знание о мире человеческого и социального было ещё очень сильно ограниченным, осторожность перед незнаемым тех, кто сочинял и во многих случаях искусственно вводил новые законы, могла быть главной причиной игнорирования естественноправового пласта.

Властями и подчинённой им юриспруденцией он воспринимался узким и непригодным для того, чтобы его можно было использовать наряду с государственным правом или хотя бы в поддержание этого последнего — когда не исключалась бы выгода от такого использования.

Своё понимание важных для общества знаний об этой сфере почти в одно время с западной Европой проявилось в крепостнической России. А первым, кто пробовал сформулировать значимость естественного права в системе общества и государства, был Радищев. В своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» он писал:

…Право естественное показало вам человеков, мысленно вне общества, принявших одинаковое от природы сложение и потому имеющих одинаковые права, следственно, равных во всём между собою и единые другим не подвластных. Право гражданское показало вам человеков, променявших беспредельную свободу на мирное оныя употребление. Но если все они положили свободе своей предел и правило деяниям своим, то все равны от чрева матерня в природной свободе, равны должны быть и в ограничении оной. Следственно, и тут один другому не подвластен. Властитель в обществе есть закон; ибо он для всех один.

Как представляется, автор был здесь озабочен по преимуществу более понятным объяснением только схемы расположения двух видов права на пространстве человеческого бытия и взаимодействия. Вместе с тем заслуживает внимания и высказанная им весьма здравая мысль об ограничении свободы — как «получаемой» от природы, так и — от государства.

Выше уже упоминалось об ограничениях, этой своеобразной «приставке» к свободе, когда последняя рассматривается в её общем понимании. Но ремарка известного российского литератора и мыслителя говорит нам о бо́льшем. О чём же?

Внимательно прочитаем ещё раз: «…все они положили свободе своей предел и правило деяниям своим…»; и дальше — где автор апеллирует к закону как властвователю в обществе и — как только об одном для всех.

При всей априорности и недоказанности данных положений из них не может не вытекать очень важное для постижения существенного в терминах «свобода» и «право».

Хотя их часто употребляют порознь, они близкородственны и, что называется, не могут «обойтись» одно без другого. Когда мы говорим: право на свободу такую-то, например, на ту же свободу суждений, то понятие свободы здесь как бы «выходит» из «права», а одновременно и «укладывается» в нём. Удивительнейшая зависимость!

Отчётливо видна степень изначального «практического» (действительного) ограничивания свободы посредством права, к чему сводится всякое манипулирование «свободой», конечно, повторимся: — когда её имеют в виду в соотношении с человеком — как понятие социального ассортимента.

Выражаясь образно, наша такая свобода может иметь место лишь в «огранке» права. Не будучи умещена в этом «ложе», она оказывалась бы вообще выброшенной из наших общественно-социальных и юридических представлений — как термин, который невозможно было бы связать ни с чем, хотя бы и лишь условно, нечётко-предположительно.

В то же время нет никакого резона впрямую уповать на то, что указанная «огранка» способна проявляться в виде какой-то конкретной, ощутимой, допускаемой меры свободности, как её хорошо осмысленное и достаточно эффективное ограничение.

Право на свободу, не будучи раскрыто, в чём оно состоит и каково оно по «объёму, оставляет свободу в том же качестве, когда её «величина» не может быть выражена в определённых, ясных параметрах или в стандарте.

Именно с таким «результатом» сопряжено, к примеру, положение ст.22 конституции России, где утверждается:

…каждый имеет право на свободу…