Умертвие опять никак не отреагировало на мои слова. Тогда я встал в позу чтеца-декламатора — видел однажды на улице какого-то непризнанного поэта, читавшего народу с помоста свои вирши, — прокашлялся и как мог четко и громко объявил:
— Некромантская лирическая. Исполняется впервые… хм… мною.
Некрополь даже сейчас никак не показал, что принял предупреждение к сведению. И тогда я набрал побольше воздуха в грудь и запел с полной самоотдачей:
Никогда я еще не пел так вдохновенно и громко — даже на выпускном вечере, когда бывшие студенты перепились и за полночь явились под окна директорского особняка, распевая гимны собственного сочинения. Причем пели все, но разбуженное начальство матом крыло исключительно некоего Груви…
В этот раз публика попалась культурная, воспитанная — как-никак большинство местных обитателей когда-то принадлежали к аристократии, — так что вместо пожеланий петь только в детском хоре первым голосом из темноты усыпальниц раздался лишь надрывный общий стон. Умертвие скрипнуло зубами — наконец-то, первое проявление эмоций.
— Приятно слышать, — «артист» раскланялся на все четыре стороны, — что мое искусство нашло отклик в ваших сердцах… или что там у вас осталось… А? Не слышу? Никто ничего не хочет сказать? Тогда продолжу концерт по заявкам. Э-э… чего бы такое спеть? А, вспомнил!
— За-а-амолчи-и-и…
Старого знакомца все же проняло. Он отступил во мрак, зажимая уши конечностями, хотя при таком сильном эхе это вряд ли могло помочь.
— Что? Ну это уж совсем никуда не годится! Обидеть художника может каждый! А вот ты сам сочинить попробуй! Давай-давай! Хочешь, первую строчку подкину? Даже две!
— Ну продолжай! Могу даже с рифмой помочь: «маньяк — дурак», «маньяк — без драк», «маньяк — собак»…
— Слу-у-ушай, — умертвие остановилось в двух шагах от круга, блестя красными, словно от недосыпа, глазами, — ты всегда такой?
— Какой?
— Ненормальный…
— Вообще-то нет. Но сейчас я на работе и…
— Ненавижу энтузиастов! — сделал собеседник неожиданное умозаключение.
— А я люблю свою работу!
— Я же сказал — ненавижу энтузиастов! Сам не спит и другим не дает!
Я захихикал:
— Ты сам-то понял, что сказал?
Умертвие тупо воззрилось на меня, а потом неожиданно разразилось целой серией странных звуков, сопровождавшихся еще более странными телодвижениями: его всего трясло крупной дрожью. Признаться, такое ни в одном учебнике не описывалось, и немудрено — до сих пор считалось, что нежить не способна на эмоции. А тут… Надо же…
— Ну-у ты даешь, — отсмеявшись, выговорило умертвие. — Там, наверху, день?
— Ага. Полдень недавно миновал.
— А чего сюда пришел?
— Поговорить.
— А… — Умертвие неожиданно село на пол. — И чего надо?
— Что-то ты быстро сдался.
— Да просто понял, что тебе проще пойти навстречу, иначе ты житья никому не дашь.
— А ты юморист! — Я устроился в круге поудобнее. — Еще бы не давать! Некроманты мы все-таки…
— Чирей ты на заднице, а не некромант! — выдал мой собеседник. — Спрашивай, что хотел узнать, и давай проваливай!
— Не больно-то вы тут вежливы с гостями…
— А я всех вас ненавижу-у-у…
Тоскливый вой, чем-то напоминавший волчий, прокатился под потолком, и издалека ему пришел ответ, полный такой злобы и безысходности, что даже привычному мне стало немного жутко. И плевать, что наверху был белый день, — тут, внизу, царила вечная ночь. Это был другой мир, в котором людям места нет. Особенно одному, нахальному такому, с дипломом недавнего выпускника Колледжа Некромагии.
— И хочешь отомстить?
Горящие красным глаза уставились на меня. В них полыхал огонь ненависти.
— Хотел бы, — послышался глухой замогильный голос, — если бы мог…
— А в чем проблема? Сил не хватает?
Спросил — и тут же пожалел о своих словах. Ибо умертвие с такой яростью атаковало защитный круг, что тот выдержал лишь чудом. Но воздух вокруг на несколько секунд стал таким плотным, словно превратился в мед. Холод сковал тело, в глазах потемнело… и все.