Как ограбить швейцарский банк

…и, как обычно, я сунул нос, куда не надо. Был неопытным, это правда, но нелегко было заметить, что там что-то не так. В сущности, если сыщика зовут присмотреть за виллой, думаешь, что он хочет защитить виллу. Ан нет.

Я оказался пешкой в той мошеннической игре. Свидетелем.

Хозяин дома мог бы сказать: влезли хулиганы, начали крушить все, меня избили; это может сказать и человек, которого я взял присматривать за виллой. И «хулиганы» вроде как отколошматили его и меня, особенно меня, а потом вроде как сбежали, унеся с собой кучу вещей. Включая некоторые документы и фотографии… простой план, без сучка без задоринки.

Если бы не одна деталь.

Я случайно видел, что происходило на той вилле.

Надо было мне сидеть себе у входа, почитывая газету и ожидая конца ночи. Но, как я вам говорил, я был неопытный. Так начался этот скандал, о котором и газеты писали. В сущности, это было во благо: без того происшествия никто бы ни о чем не узнал. Так или иначе, мне следовало вести себя хитрее. А я пошел напролом. И получил по полной.

Как-нибудь я расскажу вам всю историю.

А сейчас важно поговорить о том подвале. Помню только отрывочно, что происходило в предыдущие часы. Но я был в самом деле плох. Помимо боли от ударов, я чувствовал груз унижения и голод.

Не знаю, как проник туда Жан Сальвиати. Знаю, что, пробравшись через форточку, он дал себе время разложить инструменты. Я смотрел на него с удивлением из своего угла. Он был спокоен. Закрыл сумку, зажег фонарь и без спешки обследовал помещение.

И тут свет попадает на меня.

Он меня видит. Подходит и спрашивает: ты кто? Я отвечаю: а ты кто?

С этого все и началось. Я уже был готов уступить. Он, наверно, понял, что попал не на обычную виллу бизнесмена, который хочет со вкусом пожить на пенсии. В тот момент у него было два выхода: дать деру сразу же или понять, в какую беду он вляпался, и потом дать деру. В любом случае правила ремесла предписывали ему бежать оттуда в течение двух минут. Когда живешь кражами, надо быть несгибаемым. Один раз отвлечешься, проявишь легкомыслие, и тебя нет.

Это рассказал мне Жан, позднее. Чтобы объяснить, почему он колебался в первые секунды. Помню, посмотрев на меня, он поднял глаза к форточке, через которую он пролез. Я ничего не сказал. У меня больше не было мыслей, не было надежд.