Как он будет есть черешню?

Заставляю себя выглянуть.

О, вот и девочки. Юля и Марина. По их виду сразу понятно: они все знают. На лицах – смесь ужаса, восторга и любопытства. Ванька в последние два года пытался с ними «дружить», и с одной, и с другой. Но дальше дружбы дело никак не двигалось, и еще пару недель назад его это очень печалило. Все думал, с которой из них танцевать на выпускном, чтобы не прогореть. Но, конечно, ничего у него и на выпускном не вышло. А теперь? Если верить литературным источникам, теперь Ванька для них должен сделаться привлекательным, как какой-нибудь Онегин или Печорин. Романтическая личность. «Кто он? Герой или преступник?» Время движется, люди не меняются… Еще и подерутся, пожалуй, за право подобраться к Ваньке поближе. И смех и грех.

– Проходите, девочки, не стесняйтесь.

Тетя Лена, мы тут… Ивану… принесли. – И Марина протягивает мне прозрачный пакет, полный черешни. Эта – желтая.

Глава 7

В месяцы, оставшиеся до суда, самый сложный квест – устроить Ваньку на работу. Илья Валерьевич подробно объяснил: судьям все равно, что мальчик едва окончил школу и собирался в университет. По документам он нигде не работающий совершеннолетний подозрительный элемент, не имеющий самостоятельного официального дохода, и, стало быть, принадлежит к группе риска и имеет к преступлению мотив… Я постепенно привыкаю к этому словесному ряду: мотив, преступление, подозрительный, подследственный… Как устроить на работу подследственного? Соврать? Во вранье – ни малейшего смысла. Лишь только появится у Ваньки официальная работа, появится и необходимость в характеристике с места работы, для суда, – и все немедленно всплывет.

Мы, кажется, уже всюду обратились, где было возможно, спросили всех-всех своих друзей и друзей друзей – и результат, конечно, нулевой. Тем вроде и неудобно отказывать, это видно, но помочь все равно боятся – уголовная статья, да еще такая, как у нас… Получается, обижаться тут не на что, но и что предпринять – непонятно, поэтому я в панике и Ванька старается не попадаться мне на глаза. Последний раз он вел себя так, кажется, классе в седьмом, когда, не проездив и недели, сорвал тормоза у нового велосипеда.

Друзья к нему всё ходят, ходят… Сочувствуют, галдят, строят планы по спасению, один нелепее другого. Тут же Юля с Мариной охают и в пылу сочувствия носят Ваньке всякие сладкие гостинчики. Он общительный, наш Ванька, знает, наверное, полрайона. Друзья ходят, одноклассники ходят, и меня начинает преследовать мысль: а тот, который его сдал, нарочно подвел под облаву, он тоже у нас бывал? Не сейчас, конечно. Раньше?

У Ваньки вечно проходной двор, как бы я ни сопротивлялась.

«Патологически общительный», – так определил Илья Валерьевич. И он прав. В Ваньке всегда это сидело – и всегда пугало и меня, и Андрея. Желание понравиться всем, быть удобным. Любой ценой помочь встречному и поперечному. Со всеми перезнакомиться, перездороваться, ощущать себя частью максимально большой тусовки… Откуда это в нем? И что тут виной – доброта или слабость?

Постепенно, из обрывков разговоров с сыном, с адвокатом, с одноклассниками, вырисовывается личность нашего злого гения.

Его зовут Дима, Димыч (при упоминании этого варианта Илья Валерьевич делает многозначительное лицо, и нам приходится погуглить, что «димыч» значит на наркоманском сленге). Димычу уже исполнилось двадцать, но окончил школу он только в прошлом году, потому что оставался по два раза и в девятом, и в десятом (боги, ну зачем таких берут в старшие классы?!). И вот он доучился кое-как, с грехом пополам, и с тех пор ведет на районе ночную дискотеку, в кабаке у МКАД, в просторечье – «Телеге». Натурально там перед входом, как раз между кабаком и шоссе, вкопана покореженная деревянная телега, с виду насквозь гнилая. Слава у «Телеги», разумеется, самая скверная, «Телегой» родители пугают детей, когда хотят обозначить хрестоматийное злачное место, куда ходить не следует ни при каких обстоятельствах. Словом, этот Димыч – такой типичный маргинал, который вместе со своей «Телегой» все катится и катится по наклонной.

– А знаете, мамочка… – говорит Илья Валерьевич раздумчиво, – вам ведь повезло…

– Повезло?! – едва не ору я. – Это называется – «повезло»?!

– Повезло, – повторяет адвокат твердо. – Мы с Иваном поговорили… он ведь, этот Димыч, у него не гашиша просил. Вот уж нет. Просто ваш добренький неиспорченный ребенок ничего другого достать не смог, опыта не хватило. И денег…

– А что же тогда… – теряюсь я. И сердце в очередной раз ухает куда-то в пятки (еще одна фигура речи, подкрепленная, на опыте последних дней, вполне реальными физическими ощущениями).

Илья Валерьевич вздыхает и поднимает глаза к потолку, разводит руками. У него рубашка с коротким рукавом, загорелая кожа, сильные мускулы, чистые вены… Едва ли он нарочно так руки развернул, чтобы видно было, какие они чистые, но все равно, спасибо, дорогой Илья Валерьевич, я поняла.