Как пальцы в воде

Внимательно слушая женщину, в отдельных моментах ее рассказа я чувствовал некоторую недосказанность. В прошлый раз ей пришлось признаться мне в своем флирте с Эдвардом, так как их «постельный» роман совпал с началом нашего расследования, но сейчас причин для откровенности вроде бы и не было. Лора упорно попыталась убедить меня в том, что их отношения с Эдвардом объясняются только одним, сугубо физиологическим интересом и не более того. Попытки журналистки не убедили меня, вернее, такое объяснение могло касаться Крайтона, но не ее: Лора никогда не относилась к мужчинам только с позиции сексуальной гимнастики. (Хотя лично я ничего не имею против такого, целенаправленного, времяпрепровождения.) Думаю, моя приятельница немного лукавила, и она отнюдь не является исключением: многие женщины прибегают к различного рода уловкам даже в тех случаях, когда у них ни о чем и не спрашивают. Я все же подозревал, что сложившаяся, достаточно неоднозначная ситуация в их компании не могла не волновать Лору. И, по-видимому, не только ее одну. Соперничество красивой и молодой Линды с яркой и умной журналисткой за право занять место в постели с Эдвардом, очевидно, не на шутку взбудоражило монотонное и пресное бытие обывателей Тауэринг-Хилла. Об Эдварде, не грезили, наверно, только я, Элизабет и старухи, мечтающие разве что о погосте. Но Крайтон, насколько мне известно, ни одну женщину не пускал в свою жизнь. А зная невозмутимость Эдварда, думаю, вряд ли его вообще волновал исход этой женской борьбы за место рядом с ним. Слушая Лору, я механически взял коробку с заменителем сахара и обратил внимание на то, что шоколадное пятно, оставленное мною ненароком в прошлый раз, исчезло, хотя упаковка была точно такой же. Наверное, миссис Таунсенд отмыла его.

Лора все щебетала о том, как все же приятно ощущать себя в обычной, нормальной обстановке. Ужасные сновидения и галлюцинации довели бедную женщину до нервного истощения. Конечно, можно было предположить, что слежку за ней приостановили из-за нашего вмешательства, но я склонялся к мысли, что ее и не было: уж очень нелепым, судя по ее рассказам, выглядело это преследование. Если хотели припугнуть или предостеречь – картина такого давления выглядела бы несколько иначе; а уж если нужно было бы физическое устранение журналистки – возможностей для такого исхода было предостаточно. Единственный вывод, который мог бы объяснить причины происходящих странностей, – это проблемы в голове женщины. Но я не стал ей об этом говорить. Я вообще мало говорил, и мой вклад в беседу ограничивался несколькими невнятными междометиями и скудным языком жестов: кивками головы (согласие), приподнятостью бровей (удивление) и пожатием плеч (многовариантная трактовка). «Болезнь» Лоры, по-видимому, прошла. Хотелось бы думать, что рецидива не будет. В какой-то момент, наблюдая за журналисткой, я понял, что пора уходить. В поведении Лоры чувствовалась какая-то суетливость, ранее ей несвойственная: торопливость в жестах, легкое раздражение во взглядах, которые она время от времени бросала на часы, безусловно, пытаясь делать это незаметно для меня. Она явно кого-то ожидала, и не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться кого. Когда я сказал Лоре, что мне уже нужно уезжать, в ее глазах промелькнуло мгновенное облегчение. Попрощались мы тепло, как обычно, но в этом прощании я все же почувствовал еще какой-то, не очень приятный для себя, оттенок… то ли досады, то ли отчуждения.

По дороге домой, пытаясь более детально проанализировать нашу с ней беседу, я вдруг почувствовал себя уставшим и разбитым. Радовало то, что и в таком, «разобранном» состоянии можно обнаружить для себя пользу.