Как перед Богом

Вот таким было мое первое отлучение от ТВ. (Кстати, на это время меня заменили срочно выписанным из Ленинграда Эдуардом Хилем.) А второе случилось 20 лет спустя. И Лапин здесь снова не причем. Тайна второго отлучения от ТВ в другом. Хотите, расскажу все, как было? Тогда слушайте. Все началось с моего сольного концерта в Израиле в 1983 году…

(Стоит потрясающая теплая и нежная последняя летняя ночь 2002 года. Хочется пить. Я прошу 3-й стакан воды, а Кобзон — 3-й бокал пива. Сегодня с небольшими перерывами мы разговариваем уже 5-й час. И, кажется, переговорили уже обо всем. И вдруг новое откровение… Но прежде, чем оно случается, происходит следующее. Неожиданно появляется Лужков. Мы встаем из-за стола и приветствуем мэра. Юрий Михайлович сегодня в ударе. Веселый. Много, просто, но очень душевно шутит. Он заметно рад, что День города удался. Все центральные улицы столицы переполнены гуляющими. Больше всего народу у бесплатных концертных площадок. Лужков и сам подключался к этому театрализованному действу и ко всеобщему ликованию спел с Кобзоном на украинском языке для гостей из Крыма свою "премьеру" песни "Ридна маты моя…". Спел, а позже, уже сидя с нами, пошутил: "Хорошо, Иосиф, что ты во время пения не танцуешь, а то бы у меня точно духу не хватило допеть". Все хохочут. А вездесущий московский мэр спешит встречать гостей. Вскоре приезжает Путин. Праздник в Лужниках в разгаре. Лужков ведет Путина к своему столу. Все опять встают. На этот раз — чтобы приветствовать президента. Путин какой-то стеснительный. Он никак не может привыкнуть к такому большому вниманию? Или, как профессиональный разведчик, понимает, что при обычном общении такая стеснительность только подкупает окружающих? Праздник Путину явно нравится. Божественные наездницы и божественные лошади как бы спорят между собой своею красотой…

Наш стол в трех метрах от путинского. Мы хорошо видим, как конный спорт захватывает президента. Он радуется, как мальчишка. Однако через какое-то время Лужков показывает на часы, и они с Путиным уходят, а мы с Кобзоном возвращаемся к нашему разговору. И я становлюсь "свидетелем" ошеломляющих подробностей второго отлучения Кобзона от телевидения.)

Мои первые сольные гастроли в Израиле в 1983-м были встречены антисоветскими демонстрациями. Но что удивительно: свободных мест не было! Одни протестовали, а другие радовались от души. И это означало успех.

Когда я вернулся в Москву, мне предложили выступить в Колонном зале Дома Союзов на торжественном вечере Союза советских обществ дружбы. Я уже спел, кажется, несколько песен, когда увидел в зале Иорама Гужанского, генерального секретаря "Движения Израиль — СССР". И тогда я объявил в качестве подарка и запел еврейскую народную песню "Хава-наги-ла". И тут произошло непредвиденное: 16 арабских делегаций встали и покинули зал. Это был скандал…

Меня вызвали в горком, потом — в ЦК. Объявили, что я проявил политическую недальновидность и… в конце концов, исключили из партии.

Я пытался доказывать, что пел для евреев, которые не являются врагами арабов, хотя бы уже потому, что вместе с арабами приглашены на этот торжественный вечер дружбы всех народов. Пытался напомнить и о том, что по партийному заданию ЦК ездил с гастролями в Израиль петь для еврейских друзей Советского Союза по приглашению товарища Вильнера, генерального секретаря ЦК израильских коммунистов. Но… меня никто не хотел слушать. Вновь было дано указание отлучить меня от телевидения и признать нецелесообразными мои выступления в Москве и Ленинграде. Лапину ничего не оставалось, как выполнить это чрезмерно строгое указание. Он был в этом деле только стрелочником. За что же я должен на него обижаться?

Прошел год, прежде чем в 1984-м не без поддержки самого Густова Ивана Степановича (заместителя председателя комитета партийного контроля при ЦК КПСС) мне заменили исключение из партии строгим выговором и опять вернули в эфир мой голос. После этого никто серьезно на горло моим песням не наступал.

НОТКИ ЮНОСТИ

- Как самостоятельный человек, — а без этого нельзя стать личностью, — я начал формироваться к концу моего обучения в Горном техникуме города Днепропетровска. В техникум я поступил в 14 лет и уже к 17-ти годам был достаточно взрослым юношей, потому что условий для баловства у меня не было. Учился, серьезно занимался спортом, а вечерами (в отсутствие увеселительных заведений в сегодняшнем понимании) мы ходили по проспекту Маркса. Бездумно ходили от Карла Либкнехта до Садовой. Это был у нас такой променад. Ну, с девушками, конечно, ходили. Держась за ручки. Тогда другие были взаимоотношения. Мы дружили. Мы не говорили: "Я с ней сплю". Или: "Это — моя". Мы говорили: "Мы дружим". "Дружим" — это обозначало, что мы вместе ходим в кино, вместе гуляем по бульварам. А на бульварах… Как сейчас помню, как мы, мой сокурсник Жора Чебаненко (он на гитаре хорошо играл) и мой друг Володя Магилат, ходили на бульвар. Пели. Нас уже знали. Собиралась молодежь. Мы рассаживались на лавочках и пели любимые песни…