Как писать хорошо. Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов

Это подводит нас к разговору о мемуарах как о жанре. Я готов читать мемуары, написанные почти кем угодно. Для меня нет другого жанра нон-фикшн, который позволял бы проникать к самым корням человеческого существования и так ярко передавать весь драматизм и комизм, всю боль и непредсказуемость нашей жизни. Многие книги из тех, что запомнились мне лучше всего при первом прочтении, относятся к мемуарам — это «Из Египта» (Out of Egypt) Андре Асимана, «Изгнанники» (Exiles) Майкла Арлена, «Взросление» (Growing Up) Рассела Бейкера, «Лютые привязанности» (Fierce Attachments) Вивиан Горник, «Пьяная жизнь» (A Drinking Life) Пита Хэмилла, «Первый акт» (Act One) Мосса Харта, «Просмотр» (Run-Through) Джона Хаусмана, «Клуб лжецов» (The Liars' Club) Мэри Карр, «Прах Анджелы» (Angela's Ashes) Фрэнка Маккорта, «Память, говори» (Speak, Memory) Владимира Набокова, «Кеб у дверей» (A Cab at the Door) Виктора Притчетта, «Истоки одной писательской жизни» (One Writer's Beginnings) Юдоры Уэлти, «Рост» (Growing) Леонарда Вулфа.

Все эти книги обязаны своей силой узости фокуса. В отличие от автобиографии, объемлющей всю жизнь целиком, мемуары принимают отдельную жизнь как данное и оставляют за кадром большую ее часть. Автор мемуаров приглашает нас в избранный уголок своего прошлого, отличающийся необычной насыщенностью — например, в детство — либо ограниченный рамками войны или какого-нибудь другого социального потрясения. «Взросление» Бейкера — это шкатулка внутри шкатулки, история подрастающего мальчика на фоне истории его семьи, измученной Депрессией; она черпает свою силу в этом историческом контексте. Набоковская «Память, говори», самые элегантные из всех известных мне мемуаров, рисует нам золотое детство в царском Санкт-Петербурге, мир частных учителей и летних дач, с которым русская революция покончила навсегда. Это литературный акт, застывший в конкретном времени и месте. Притчетт в «Кебе у дверей» вспоминает о детстве почти диккенсовском — его мрачное ученичество у лондонских кожевников словно переносит нас в XIX в., хотя на самом деле речь идет о XX. Однако Притчетт отнюдь не склонен жаловаться на судьбу и даже не прочь пошутить. Мы видим, что детство автора было неразрывно связано с определенной эпохой, страной и социальным кругом, к которому принадлежала его семья, — и во многом благодаря тогдашним испытаниям он сделался тем великолепным писателем, каким мы его знаем.

Итак, садясь за воспоминания, сразу поставьте себе достаточно узкие рамки. Мемуары — не итог вашей жизни, а скорее окно в эту жизнь, и по своей избирательности они родственны фотографии. Читателю может показаться, что автор описывает события далекого прошлого навскидку, перескакивая с одного на другое почти случайным образом, но это не так. Композиция мемуаров всегда бывает строго продуманной. За восемь лет Торо написал семь разных черновиков «Уолдена»; ни один другой американский автор не вложил в создание своих мемуаров столько кропотливого труда. Чтобы написать хорошие мемуары, вы должны стать редактором собственной жизни, придать расплывчатой массе полузабытых событий форму связного повествования, построенного на некой организующей идее. Мемуары — это искусство изобретения правды.

Один из секретов этого искусства кроется в деталях. В мемуарах сработает любая деталь — звук, запах, название песни, — лишь бы она играла формирующую роль в той части вашей жизни, которую вы хотите дистиллировать. Возьмем, к примеру, звук. Вот как Юдора Уэлти начинает «Истоки одной писательской жизни», обманчиво тонкую книжечку, до предела насыщенную богатыми воспоминаниями: