Как писать в XXI веке?

Писатель, не переживший никаких жизненных кризисов, похож на овощ, и произведения его примерно так же интересно читать, как разглядывать баклажан. Или даже менее интересно, ибо они несъедобны. Однако талант имеет счастливое свойство всегда расходиться во взглядах с внешним миром, посему любому стоящему писателю предстоят периоды не просто перемен, но перемен драматических. В такие времена возникает переломный тип дневника. И впервые он случается, когда автор из молодого человека становится человеком зрелым и, разрешив для себя в юношеском дневнике вопросы смысла жизни, обращается к внешнему миру и его событиям. Затем такой дневник полезен во всякие сложные и мучительные времена жизни, вплоть до ее конца, ибо он помогает обрести веру и твердость духа в тяжелые времена.

Так вел дневник Жуковский, чьи ранние записи представляют мятущуюся поэтическую душу в процессе интровертного самоанализа, а с 1816 года, когда он стал чтецом при вдовствующей императрице Марии Федоровне, а затем — учителем русского языка будущей императрицы Александры Федоровны, дневник превращается в служебную записную книжку. Осенью 1826 года Жуковский был назначен на должность «наставника» наследника престола, будущего императора Александра II, и дневник поэта становится еще более экстравертным, ибо «не последнее счастье быть привязанным к тому, что должно».

Однако редко кому удается пройти период значительных перемен так гладко, как Жуковскому, и тем более никому не удается без падений пройти по жизни от начала до конца, чему свидетельством служат и «Записки сумасшедшего» Гоголя, и «Записки из подполья» Достоевского, являющие собой литературную версию дневников переломного периода жизни мыслящего человека. Особенно сильно несовпадение с внешним миром ощущается в юности и в переломные моменты жизни, когда к писанию дневников обращаются люди, обычно вовсе ничего не пишущие. Дневник в такие моменты помогает «выписаться», освободиться от гнетущего или переполняющего душу переживания, выразить то, о чем нет решимости говорить даже с близкими, определить новые цели и составить план на дальнейшую жизнь. Увидеть рост. Подвести итог. Перейти к новому этапу жизни, и не только из юности в зрелость, но из одного зрелого этапа жизни в следующий.

Так, Александр Блок писал в своих дневниках: «26 сентября 1901 года. В знаменье видел я вещий сон. Что-то порвалось во времени, и ясно явилась мне Она, иначе ко мне обращенная, — и раскрылось тайное. Я видел, как семья отходила, а я, проходя, внезапно остановился в дверях перед ней. Она была одна и встала навстречу и вдруг протянула руки и сказала странное слово туманно о том, что я с любовью к ней. Я же, держа в руках стихи Соловьева, подавал ей, и вдруг это уж не стихи, а мелкая немецкая книга — и я ошибся. А она все протягивала руки, и занялось сердце. И в эту секунду, на грани ясновиденья, я, конечно, проснулся».

И позднее, в 1902 году, Блок добавляет в дневнике: «Стихи — это молитвы. Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает ее в божественном экстазе. И все, чему он слагает ее, — в том кроется его настоящий бог. Диавол уносит его — и в нем находит он опрокинутого, искалеченного, — но все милее, — бога. А если так, есть бог и во всем тем более — не в одном небе бездонном, а и в «весенней неге» и в «женской любви». Потом чуткий читатель. Вот он схватил жадным сердцем неведомо полные для него строки, и в этом уже и он празднует своего бога. Вот таковы стихи. Таково истинное вдохновение. Об него, как об веру, о «факт веры», как таковой, «разбиваются волны всякого скептицизма». Еще, значит, и в стихах видим подтверждение (едва ли нужное) витания среди нас того незыблемого Бога, Рока, Духа… кого жалким, бессмысленным и глубоко звериным воем встретили французские революционеры, а гораздо позже и наши шестидесятники. Рече безумец в сердце своем: несть Бог».

В поисках достойного читателя в дневнике переломного периода люди порой ведут диалог с душевно близким человеком, далеким или утраченным. Так, после смерти друга и наставника Андрея Тургенева Жуковский стал вести дневник виртуальной переписки с умершим другом. Так писал второй том знаменитого «Дневника братьев Гонкур» после смерти Жюля его брат Эдмон: «1870. 21 июня, вторник, час ночи.

Легкий ночной ветер колеблет пламя свечи, стоящей на ночном столике, она бросает скользящие блики на его окутанное тенью полога лицо, придавая ему какое-то подобие жизни…

Странно: в эту ночь, первую ночь после его смерти, я не испытываю отчаянья, владевшего мною в последние дни, не испытываю душевных терзаний, которых ожидал. Какое-то печальное и тихое умиротворение нисходит на меня, когда я думаю, что он избавлен от жизни. Посмотрим, однако, что будет завтра.