Читаем Как по лезвию полностью

Б.: Ненависть — это особенная любовь. Любое чувство замешано на любви, и тот же страх… Любое чувство так или иначе представляет из себя ту или иную форму любви. Ненависть — это просто оскорбленная любовь. И нужно петь о любви, о любви к жизни… Или о нелюбви. Но факт тот, что ты готов бы полюбить, да вот, к сожалению, пока не можешь. Что-то не позволяет, совесть тебе не позволяет любить те или иные вещи, пока они находятся в том виде, в котором они находятся. Не стоит мутить воду в себе. Любовь, она может быть сколь угодно грубой, сколь угодно ненавистью, жесточайшей даже ненавистью, но это не будет жестокостью. Жестокость только тогда, когда нет выхода. Ты сколько угодно можешь ткнуть человека лицом в ту грязь, в которой он находится, вымазать его в том дерьме, в котором он сидит. Но потом ты должен вывернуть его голову вверх и показать выход, дать ему выход. И это зависит от тебя и от того, насколько он тебя поймет. Ты обязан говорить так, чтобы тебя поняли те, на кого ты собираешься повлиять. Ты обязан делать так, чтобы поняли тебя и поняли твою любовь. Ты должен заразить своей любовью людей, дать понять людям, плохим людям, что они тоже хорошие, только еще не знают об этом. Я говорю о себе, потому что я очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без нее и без тех людей, которых я просто вижу. Я всех люблю на самом деле, даже тех, кого ненавижу. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе в этом отчет. Но ничего не проходит бесследно. И пусть это будет капля в море, но это будет моя капля и именно в море. То есть я ее не выпью сам. Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не одно зерно, а — сколько там в колосе зерен, десять, или тридцать, или пятьдесят — я считаю, что прожил не зря. Это и есть цель. Я пытаюсь, слушая свою душу, не глушить ее и петь так, как поется. И ничего не придумывать. Это моя беда, если есть цель, и не поется. Так бывает, потому что не всегда хватает таланта сочинять музыку, стихи и заниматься творчеством. Но это невероятно вредный предрассудок — связывать любовь и талант со сферой искусства. Все, что сделано без любви, не нужно жизни. Ты хочешь делать музыку, а у тебя это не получается. И тут нечего плакать. Просто надо понять, что это не твое место, и найти свое. Не знаю, где, но там, где не хватает честных людей, а честных людей не хватает везде. Если ты чувствуешь в себе любовь, ты люби и рассказывай о ней. Если ты что-то ненавидишь, а, как мы поняли, это тоже любовь, рассказывай об этом. Но честно, слушая себя, не пытаясь придумывать какие-то немыслимые образы, совершенно самопаловые культуры создавать. Жизнь есть жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех она не простит. Жизнь свое возьмет. И поэтому мне не нужны песни, в которых я не слышу любви. Это пустые песни, даром убитое время, даром прожженная жизнь. Это называется «коптить небо», действительно сжечь себя, свою энергию, свои дрова, но сжечь их впустую. Ничего у тебя на плите не стояло, и ты просто прокоптился. Это и называется «коптить небо». А небо коптить не надо, его цвет нас пока устраивает.

Ю.: А из тех песен, которые ты слышишь, ты хоть где-то находишь то, что можешь взять?

Б.: Конечно. Я очень люблю Бориса Гребенщикова, хотя мы с ним совершенно разные люди.

Ю.: Он поет о любви?

Б..: Безусловно. Он поет о своей любви. А я уважаю любую любовь. Понимаешь? Любую.

Ю.: А у Макаревича?

Б.: И у Макаревича тоже о любви. И у негров с Ямайки о любви. Я нахожу это у всех, у кого о любви.

Ю..: А глум может быть любовью? В наших корнях та же частушка, подчас там и глум есть, и ерничество. В наших корнях не только любовь и не только ненависть. Или только любовь?

Б.: Не существует чистой любви во плоти. Всегда что-то примешивается. Невозможно играть на одной ноте, скажем так. Есть некая доминанта и вокруг нее масса того, что составляет из себя музыку. Любовь, скажем, как тональность. Если задать как тональность любовь, взять некую ноту — любовь, которая будет единственно верной и определяющей нотой, то все, что вокруг нее, все это и будет жизнь. Но на одной ноте ничего не сыграешь. Точно так же как одной любовью совершенно невозможно жить. Это определяющая сила, самая великая сила. Любовь в каждом из нас есть любовь к одной и той же жизни. Но в каждом из нас и все, что плюс к любви, что в тебе еще есть. Поэтому долго можно рассуждать, глум — любовь или не любовь. Это уж какой замес, какое в тебе тесто! Тесто же бывает совершенно разное, смотря для чего — пирожок испечь, или блины, или белый хлеб, или черный. Все это нужно в жизни. Но в основе все равно зерно. И любовь есть зерно, а все остальное зависит от того, какую задачу ты перед собой ставишь. И надо понять, какая задача перед тобой стоит, какая дорога тебя ведет, куда тебя дорога ведет. Она же тебя именно ведет, ведет за душу. Как тебя мама за руку ведет, так и дорога ведет тебя за душу. И ты иди, шагай.

Ю.: Ты хочешь жить по своей дороге. Скажи, вот ты сейчас как затеял свою жизнь?

Перейти на страницу:

Все книги серии Поэтическая библиотека

Вариации на тему: Избранные стихотворения и поэмы
Вариации на тему: Избранные стихотворения и поэмы

В новую книгу одного из наиболее заметных поэтов русского зарубежья Андрея Грицмана вошли стихотворения и поэмы последних двух десятилетий. Многие из них опубликованы в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Арион», «Вестник Европы», других периодических изданиях и антологиях. Андрей Грицман пишет на русском и на английском. Стихи и эссе публикуются в американской, британской и ирландской периодике, переведены на несколько европейских языков. Стихи для него – не литература, не литературный процесс, а «исповедь души», он свободно и естественно рассказывает о своей судьбе на языке искусства. «Поэтому стихи Грицмана иной раз кажутся то дневниковыми записями, то монологами отшельника… Это поэзия вне среды и вне времени» (Марина Гарбер).

Андрей Юрьевич Грицман

Поэзия / Стихи и поэзия
Новые письма счастья
Новые письма счастья

Свои стихотворные фельетоны Дмитрий Быков не спроста назвал письмами счастья. Есть полное впечатление, что он сам испытывает незамутненное блаженство, рифмуя ЧП с ВВП или укладывая в поэтическую строку мадагаскарские имена Ражуелина и Равалуманан. А читатель счастлив от ощущения сиюминутности, почти экспромта, с которым поэт справляется играючи. Игра у поэта идет небезопасная – не потому, что «кровавый режим» закует его в кандалы за зубоскальство. А потому, что от сатирика и юмориста читатель начинает ждать непременно смешного, непременно уморительного. Дмитрий же Быков – большой и серьезный писатель, которого пока хватает на все: и на романы, и на стихи, и на эссе, и на газетные колонки. И, да, на письма счастья – их опять набралось на целую книгу. Серьезнейший, между прочим, жанр.

Дмитрий Львович Быков

Юмористические стихи, басни / Юмор / Юмористические стихи

Похожие книги

10 гениев, изменивших мир
10 гениев, изменивших мир

Эта книга посвящена людям, не только опередившим время, но и сумевшим своими достижениями в науке или общественной мысли оказать влияние на жизнь и мировоззрение целых поколений. Невозможно рассказать обо всех тех, благодаря кому радикально изменился мир (или наше представление о нем), речь пойдет о десяти гениальных ученых и философах, заставивших цивилизацию развиваться по новому, порой неожиданному пути. Их имена – Декарт, Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Циолковский, Морган, Склодовская-Кюри, Винер, Ферми. Их объединяли безграничная преданность своему делу, нестандартный взгляд на вещи, огромная трудоспособность. О том, как сложилась жизнь этих удивительных людей, как формировались их идеи, вы узнаете из книги, которую держите в руках, и наверняка согласитесь с утверждением Вольтера: «Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гениев».

Александр Владимирович Фомин , Александр Фомин , Елена Алексеевна Кочемировская , Елена Кочемировская

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых царственных династий
50 знаменитых царственных династий

«Монархия — это тихий океан, а демократия — бурное море…» Так представлял монархическую форму правления французский писатель XVIII века Жозеф Саньяль-Дюбе.Так ли это? Всегда ли монархия может служить для народа гарантией мира, покоя, благополучия и политической стабильности? Ответ на этот вопрос читатель сможет найти на страницах этой книги, которая рассказывает о самых знаменитых в мире династиях, правивших в разные эпохи: от древнейших египетских династий и династий Вавилона, средневековых династий Меровингов, Чингизидов, Сумэраги, Каролингов, Рюриковичей, Плантагенетов до сравнительно молодых — Бонапартов и Бернадотов. Представлены здесь также и ныне правящие династии Великобритании, Испании, Бельгии, Швеции и др.Помимо общей характеристики каждой династии, авторы старались более подробно остановиться на жизни и деятельности наиболее выдающихся ее представителей.

Валентина Марковна Скляренко , Мария Александровна Панкова , Наталья Игоревна Вологжина , Яна Александровна Батий

Биографии и Мемуары / История / Политика / Образование и наука / Документальное