Как по маслу

- Прыг, прыг, скок, - крикнул Питер, - прыг, прыг, скок! Поспевай!

- Прыг, прыг, скок, - крикнул я, - прыг, прыг, скок. - И мы помчались вприпрыжку.

Первый самолет разрисовывал грустный человек в соломенной шляпе. Он перерисовывал картинку из журнала, и, увидав ее, Питер воскликнул: "Боже, ну и картинка" - и покатился со смеху. Смех перешел в урчание, потом в рев, он хлопал себя по ляжкам и перегибался с широко открытым ртом и зажмуренными глазами. Шелковый цилиндр свалился на песок с его головы.

- Не смешно, - сказал я.

- Это не смешно? - воскликнул он. - Как то есть не смешно? Ты на меня посмотри. Видишь, как я смеюсь? Мог бы я сейчас попасть в цель? Ни в дом, ни в дуб, ни в гроб!

И он запрыгал по песку, заливаясь хохотом.

- Прыг, прыг, скок, - приговаривал он. - Прыг, прыг, скок.

Маленький человечек с морщинистым лицом красным мелком писал на фюзеляже что-то длинное. Соломенная шляпа сидела у него на макушке, лицо блестело от пота.

- Доброе утро, - сказал он и изящным жестом снял шляпу.

- Заткнись, - отвечал Питер и, наклонившись, стал читать то, что написал человечек. Он хрюкал, фыркал и хохотал, раскачивался и приплясывал на песке, хлопал себя по ляжкам и наклонялся.

- Ну и класс, ну и класс, ну и класс, ну и рассказ. - Он встал на цыпочки, встряхнул головой и заржал, как припадочный. Тут и до меня тоже дошло, в чем соль рассказа на фюзеляже, и я засмеялся. От смеха у меня живот заболел, я упал и покатился с хохотом по песку, потому что ничего смешнее нельзя было себе и представить.

- Питер, ты молодчага, - сказал я, - но как насчет немцев? У них как, все летчики могут читать по-английски?

- Вот черт, - сказал он. - Вот черт, - и заорал: - Прекратить!

Все опустили кисти, неторопливо обернулись к нему, потом хороводом прошлись на цыпочках, нараспев приговаривая:

- На фюзеляже - чепуха, ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха, у бензобака ерунда, да-да-да-да, да-да-да-да.

- Заткнитесь, - оборвал Питер. - Надо малость подумать. Мы перемудрили. Где мой цилиндр?

- Чего? - спросил я.

- Ты знаешь немецкий, - сказал он мне. - Переведешь. Он вам переведет, - крикнул он. - На немецкий!

Его черный цилиндр лежал на песке. Я отвернулся, взглянул еще раз - он был на том же месте. Шелковый парадный цилиндр валялся в песке.

Я закричал:

- Ты ненормальный! Свихнулся! Ты ничего не соображаешь! Ты сам понимаешь, что свихнулся? Из-за тебя нас всех перебьют!

- Боже, как вы кричите! Не надо так кричать. Вам это вредно.

Голос принадлежал женщине.

- Вы прямо горите, - сказала она, и кто-то вытер мне лоб платком. - Не надо так волноваться.

Она ушла, а я смотрел в бледное голубое небо. Безоблачное небо кишело немецкими истребителями - сверху, снизу, по сторонам. Деться мне было некуда, и сделать я ничего не мог. Они заходили на меня один за одним, весело и беззаботно крутясь и танцуя в воздухе, но я не боялся: на крыльях у меня были смешные картинки. Я думал: "Я здесь один против ста, и я их всех посшибаю. Дождусь, чтобы они начали смеяться, и посшибаю, факт".

Они подлетели ближе. Их было столько, что они заслоняли дневной свет; столько, что я не мог выбрать, на кого смотреть, кого сбивать первым; столько, что в небе как будто повис черный занавес и лишь кое-где, в разрыве, просвечивала голубизна. Вопрос, хватило бы ее или нет, чтобы залатать прорехи в лохмотьях нищего. Хватит - тогда все в порядке, нет плохо.

Они подлетели ближе, еще ближе, еще, и прямо перед глазами у меня встали черные кресты, ярко выделявшиеся на крашеных боках "мессершмиттов" и на голубом фоне неба. А я все вертел головой. Крестов и самолетов становилось все больше, и в конце концов в поле зрения остались кресты и небо. Кресты оканчивались ладонями. Они взялись за руки, образовали круг и затанцевали вокруг моего "гладиатора", и моторы "мессершмиттов" пели глубокими мажорными голосами. Они наигрывали "Апельсин-Лимон". По очереди, пара за парой входили в центр круга и нападали на меня, и я понимал тогда, что это как раз и были: с одной стороны - Апельсин, с другой - Лимон. Они кренились, кружились, вставали на цыпочки и опирались на воздух то одним боком, то другим.

Апельсинчики, как мед,

В колокол Сент-Клемент бьет

пели двигатели.

Но я не терял спокойствия. Я танцевал лучше их, и у меня была отличная пара - самая красивая девушка в мире. Я наклонил голову и увидал изгиб ее шеи, нежный наклон плеч и узкие, длинные, горячие руки.

Внезапно в правом крыле появились пробоины от пуль. Я испугался и разозлился, но больше разозлился, чем испугался; потом успокоился и сказал:

- У этого немца нет чувства юмора. В любой компании всегда найдется кто-нибудь не понимающий шуток. Но бояться все равно нечего. Нечего тут бояться.

Количество пробоин удвоилось, и мне стало страшно. Я сдвинул крышку кабины и закричал:

- Кретины, посмотрите, какие смешные рисунки! Гляньте на мой хвост, прочтите рассказ на фюзеляже.

"Мессершмитты" не отставали. Они ныряли, заходили мне под брюхо и непрерывно стреляли. Моторы запели громче.

И звонит Сент-Мартин:

Отдавай мне фартинг