Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни

Затем снова наступила удушливая тишина. Я стояла, ожидая нового порыва ветра. Внезапно, прежде чем я заметила блеск молнии, раздался поразительной силы грохот, точно небо рушилось надо мной; это не был глухой раскат грома, но какой-то непонятный треск прямо над моей головой; на одну минуту мне показалось, что я была задета. Ошеломленная, я оставалась на месте, пока сильный порыв ветра не привел меня в себя.

Все проснулись. Мой муж звал меня. Я застала его в очень нервном состоянии, он пытался закрыть ставни поплотнее. Потом он снова лег, закрылся одеялом с головой и сказал:

– Не оставляй меня одного… Ты ведь знаешь, как на меня действует гроза!

Я осталась с ним в комнате, в полнейшей темноте. Я не слышала больше удара грома, но сильнейший ветер бушевал вокруг дома. Желание полюбоваться грозой потянуло меня из дому, и я снова тихонько пробралась из комнаты.

Дети все еще спали; по их лицам белыми жемчужинами катился пот, я слегка приоткрыла окна со стороны ветра, чтобы освежить немного душную комнату. Затем я вышла.

Черные тучи низко тянулись по свинцовому небу; и воздухе носился вихрь пыли, листьев и небольших веточек, оторвавшихся с деревьев; тополи со стоном низко склонялись к земле, точно покорившись неизбежному. Ветер, беспрерывно усиливаясь, разразился в целую бурю; тучи мрачным хаосом напирали одна на другую, затем, оторвавшись, летели вдаль, точно гонимые другими. Деревья трещали, а бешеный истер рвал с них ветки все чаще и больше. Дом точно вымер; все спрятались по комнатам, с тревогой ожидая, что произойдет. Мы с Моргелой только одни оставались в галерее, безмолвно глядя на разбушевавшуюся стихию.

Не было ни капли дождя. Ветер дул по временам с такой силой, точно хотел все смести. Я видела, как Мортела уцепилась за кухонную дверь на другом конце галереи, да и я сама должна была укрыться в углублении стены, чтобы не быть унесенной ветром.

Вдруг тучи разорвались, и полил дождь, хлеща о землю с оглушительным стуком. Иссушенная почва с жадностью поглощала воду. Вдруг небо точно разверзлось, и ливень сделался ужасающим. Вскоре громадный поток мутной воды побежал с гор, мимо нас, по заднему двору, толкнулся о крепостную стену и выбросился, наконец, через открытые ворота в деревню. Только очень крепкие деревья могли устоять против него, остальное все было сметено. Мне показалось даже, что дом начал шататься.

За домом послышался какой-то раскат, какое-то странное, глухое ворчанье.

Я не видела больше Мортелы. Цепляясь за окна и двери, мало-помалу, борясь на каждом шагу, я добралась наконец по галерее до кухни, в которой было единственное окно, выходившее на задний двор.

Тут я нашла перепуганную Мортелу; с кулаками, прижатыми к лицу, она пристально смотрела в окно.

Позади кухни помещался огород, отделенный низкой стеной от дороги; дальше стояла церковь, а еще выше, на склоне, лежало кладбище.

Поток воды, стремившийся с высоты, смел кресты и насыпи и размыл могилы. Земля превратилась в жидкую грязь, увлекавшую за собой обломки изъедены червями гробов, разрушенные кресты, человеческие кости, полусгнившие и свежие трупы. Все это со страшным шумом катилось по склону холма, зацеплялось за заборы и отвратительной кучей скоплялось возле самой церковной стены.

Я посмотрела на Мортелу. Дрожащими губами она произносила какие-то слова, указывая рукой на крест, зацепившийся за кустарник. Мне показалось, что она узнала крест украшавший могилу ее матери.

Я оттащила ее от окна и заперла ставни.

Дождь лил не так сильно. Замок снова ожил; трусишки медленно выползли из своих кроватей, а затем и комнат и с ужасом и любопытством глядели на разрушение.

* * *

Между мной и Леопольдом произошел серьезный разговор относительно метода воспитания детей; повод к этому подало одно совершенно незначительное обстоятельство.

Часто, даже слишком часто, по его мнению, нам» приготовляли кушанье, которое ему не нравилось, на что он пожаловался мне в присутствии детей.

Как-то раз нам снова подали это блюдо; так как он не особенно торопился взять себе, то г-жа Рис обратилась к нему, желая узнать, нравится ли ему это кушанье, на что он с живостью начал уверять, что он очень любит его, и попросил положить ему двойную порцию.

Я заметила тогда, что Саша задумчиво и удивленно смотрел на отца.

– Папа солгал! – прочла я в его глазах.

Его любимый, обожаемый отец, бывший выше всех, солгал… Разве это возможно?

Увидев замешательство ребенка, я решила поговорить об этом с Леопольдом для того, чтобы это снова, но повторилось. Дети не умеют отличать ложь из приличия от другой лжи; для них всякий обман есть обман. Как могут разобраться дети, когда слышат из уст родителей ложь, – тех самых родителей, которые так строго запрещают лгать им, детям, говоря, что ложь есть низость, марающая душу?