Как помирал старик

Шукшин Василий Как помирал старик

Василий Шукшин

КАК ПОМИРАЛ СТАРИК

Старик с утра начал маяться. Мучительная слабость навалилась... Слаб он был давно уж, с месяц, но сегодня какая-то особенная слабость - такая тоска под сердцем, так нехорошо, хоть плачь. Не то чтоб страшно сделалось, а удивительно: такой слабости никогда не было. То казалось, что отнялись ноги... Пошевелит пальцами - нет, шевелятся. То начинала терпнуть левая рука, шевелил ею - вроде ничего. Но какая слабость, господи?..

До полудня он терпел, ждал: может, отпустит, может, оживет маленько под сердцем - может, покурить захочется или попить. Потом понял: это смерть.

- Мать... А мать! - позвал он старуху свою. - Это... помираю вить я.

- Господь с тобой!.. - воскликнула старуха. - Ково там выдумываешь-то лежишь?

- Сняла бы как-нибудь меня отсудова. Шибко тяжко. - Старик лежал на печке. - Сыми.

- Одна-то я рази сыму. Сходить нешто за Егором?

- Сходи. Он дома ли?

- Даве крутился в ограде... Схожу.

Старуха оделась и вышла, впустив в избу белое морозное облако.

"Зимнее дело - хлопотно помирать-то", - подумал старик.

Пришел Егор, соседский мужик.

- Моро-оз, язви его! - сказал он. - Погоди, дядя Степан, маленько обогреюсь, тогда уж полезу к тебе. А то застужу. Тебе чево, хуже стало?

- Совсем плохо, Егор. Помираю.

- Ну, что ты уж сразу так!.. Не паникуй особо-то.

- Паникуй не паникуй - все. Шибко морозно-то?

- Градусов пятьдесят есть. - Егор закурил. - А снега на полях шиш. Сгребают тракторами, но ково там.

- Может, подвалит ишо.

- Теперь уж навряд ли. Ну, давай, слезать будем... Старуха взбила на кровати подушку, поправила перину. Егор встал на припечек, подсунул руки под старика.

- Держись мне за шею-то... Вот так! Легкий-то какой стал!..

- Выхворался...

- Прям как ребенок. У меня Колька тяжельше...

Старика положили на кровать, накрыли тулупом.

- Может, папироску свернуть? - предложил Егор.

- Нет, неохота. Ах ты, господи, - вздохнул старик, - зимнее дело - помирать-то...

- Да брось ты! - сказал Егор серьезно. - Ты гони от себя эти разные мысли. - Он пододвинул табуретку к кровати, сел. - Меня на фронте-то вон как задело! Тоже думал - каюк. А доктор говорит: захочешь жить - будешь жить, не захочешь - не будешь. А я и говорить-то не мог. Лежу и думаю: "Кто же жить не хочет, чудак человек?" Так што лежи и думай: "Буду жить!"

Старик слабо усмехнулся.

- Дай разок курну, - попросил он.

Егор дал. Старик затянулся и закашлялся. Долго кашлял...

- Прохудился весь... Дым-то, однако, в брюхо пошел.

Егор хохотнул коротко.

- А где шибко-то болит? - спросила старуха, глядя на старика жалостливо и почему-то недовольно.

- Везде... Весь. Такая слабость, вроде всю кровь выцедили.

Помолчали все трое.

- Ну пойду я, дядя Степан, - сказал Егор. - Скотинешку попоить да корма ей задать...

- Иди.

- Вечерком ишо зайду попроведую.

- Заходи.

- Егор ушел.

- Слабость-то, она отчево? Не ешь, вот и слабость, - заметила старуха. - Может, зарубим курку - сварю бульону? Он ить скусный свеженькой-то... А?

Старик подумал.

- Не надо. И поисть не поем, а курку решим.

- Да бог бы уж с ей, с куркой? Не жалко ба...

- Не надо, - еще раз сказал старик. - Лучше дай мне полрюмки вина... Может, хоть маленько кровь-то заиграет.

- Не хуже ба...

- Ничо. Может, она хоть маленько заиграет.

Старуха достала из шкафа четвертинку, аккуратно заткнутую тряпочной пробкой. В четвертинке было чуть больше половины.

- Гляди, не хуже ба...

- Да когда с водки хуже бывает, ты чо! - Старика досада взяла. Всю жись трасетесь над ей, а не понимаете: водка - это первое лекарство. Сундуки какие-то...

- Хоть счас-то не ерепенься! - тоже с досадой сказала старуха. "Сундуки"... Одной уж ногой там стоит, а ишо шебаршит ково-то. Не велел доктор волноваться.

- Доктор... Они вот и помирать не велят, доктора-то, а люди помирают.

Старуха налила полрюмочки водки, дала старику. Тот хлебнул и чуть не захлебнулся. Все обратно вылилось. Он долго лежал, белый, без движения. Потом с трудом сказал:

- Нет, видно, пей, пока пьется.

Старуха смотрела на него горько и жалостливо. Смотрела, смотрела и вдруг всхлипнула:

- Старик... А, не приведи господи, правда помрешь, чо же я одна-то делать стану?

Старик долго молчал, строго смотрел в потолок. Ему трудно было говорить. Но ему хотелось поговорить хорошо, обстоятельно.

- Перво-наперво: подай на Мишку на алименты. Скажи: "Отец помирал, велел тебе докормить мать до конца". Скажи. Если он, окаянный, не очухается, подавай на алименты. Стыд стыдом, а дожить тоже надо. Пусть лучше ему будет стыдно. Маньке напиши, чтоб парнишку учила. Парнишка смышленый, весь "Интернационал" назубок знает. Скажи: "Отец велел учить". - Старик устал и долго опять лежал и смотрел в потолок. Выражение его лица было торжественным и строгим.

- А Петьке чево сказать? - спросила старуха, вытирая слезы; она тоже настроилась говорить серьезно и без слез.

- Петьке?.. Петьку не трогай - он сам едва концы с концами сводит.

- Может, сварить бульону-то? Егор зарубит...

- Не надо.

- А чево, хуже становится?