Как править миром

Я восхищаюсь Херманом прежде всего потому, что он настоящий боец, которому не суждено победить. Он сражается в заведомо проигрышной войне, единственный воин в партизанской борьбе против превосходящих сил звука. Он теряет позиции, но не сдается. Он продолжает сражаться. Всегда. Хотя знает, что не победит. Еще одна неразрешимая проблема Хермана: игра лучшего на сегодняшний день барабанщика-бонго практически неотличима на слух от игры дилетанта, впервые севшего за инструмент. Мастерство в мире бонго не стоит почти ничего.

Невозможно заранее предугадать, как жена отреагирует на то или иное известие. Помню, как сообщил Эллен, что все пропало. Мы прогорели в прямом смысле слова. Собственно говоря, я в этом не виноват. Пожар может случиться когда угодно и где угодно. Я виноват только в том, что вбухал все деньги в документалку о Жиле де Ре, которая должна была стать моим Magnum opus. Будь это светлая, духоподъемная история о бедном африканском селении, где выкопали колодец и жизнь селян полностью преобразилась, наверное, было бы не так обидно. Но я-то вложился в кино о де Ре, о человеке, которому были предъявлены обвинения, что он похищал мальчиков со всей округи, убивал их, насиловал противоестественным способом, а потом расчленял и жонглировал еще не остывшей плотью.

Я откладывал разговор, сколько мог. Пока не понял, что больше не выдержу этот груз. Я был абсолютно уверен, что это будет худший день в моей жизни. Я морально готовился к тому, что жена меня бросит и я буду видеться с сыном только по выходным на нечетных неделях. Я заранее содрогался, предчувствуя слезы, истерики и упреки.

Эллен сидела так тихо, что я даже слегка растерялся. Она вообще слышала, что я сказал? Или, может, онемела от шока? И я принялся объяснять по второму кругу, что все пропало. Нам придется продать дом. Мы лишились всего, что имели. Она кивнула и сказала:

– Ты что-нибудь придумаешь. Ты всегда что-то придумываешь.

И уселась смотреть свою мыльную оперу. Это я был в истерике и в слезах.

Тут надо учесть, что Эллен категорически не желает вникать ни во что, так или иначе связанное с финансами. При слове «банк» или «вклад» моя жена впадает в ступор. Мгновенно. Я распоряжаюсь семейным бюджетом не потому, что меня признают компетентным, а потому, что Эллен претит заниматься такими вещами. Она может нехотя воспользоваться банкоматом, но не более того.

А теперь вспомним тот раз, когда я распаковал ее вещи. Мы только что переехали в нашу первую совместную квартиру, и пока Эллен была на работе, я решил распаковать пару-тройку ее коробок, разобрать все ее безделушки и составить на полку, чтобы она знала, что у нее есть. Мне это виделось маленьким одолжением, приятным сюрпризом любимой жене. Я распаковал ее вещи, чтобы облегчить ей труд и сберечь время. Может быть, заслужить благодарность. Она психанула. Она разрыдалась. Если бы я разорвал в клочья все ее наряды или предался разврату с ее лучшей подругой прямо у нее на глазах, она бы, наверное, расстроилась меньше. Это было ненормально, неправильно. Я предложил запаковать все обратно. Но нет, так не пойдет. Это будет уже не то. Она с таким нетерпением ждала, что сама распакует свои коробки. Сам удивляюсь, как пережил ту неделю.

Желтый «ламборгини» так и стоит на нашей подъездной дорожке, загородив выезд со двора. Да, в городе не хватает парковочных мест. Мы все так или иначе нарушаем правила парковки. Но странно, что к нам в Воксхолл занесло желтый «ламбо». Обычно на «ламборгини» и «феррари» разъезжают арабы-плейбои, где-нибудь в Кенсингтоне или Найтсбридже, нарезая круги вокруг «Хэрродса» и периодически разгоняясь до беспардонных тридцати миль в час в плотном потоке машин.

Возможно, владелец этого «ламбо» годами недоедал, вкалывал на трех работах, а по ночам подрабатывал мойщиком окон, чтобы скопить деньги на тачку мечты, но что-то я сомневаюсь. К тому же это кабриолет с откидным верхом, вот что бесит сильнее всего.

Он не мешает мне выехать. Моя машина стоит в другом месте. Это такое прекрасное место в Сохо, и мне так не хочется его потерять, что я уже четыре месяца не убираю оттуда машину. Если бы этот желтый «ламборгини» поставили тут на полчасика, я бы не стал возмущаться. Но он стоит тут с утра.

Это Лондон. Здесь не бросают кабриолеты с опущенной крышей. Ты не просто напрашиваешься, приятель. Ты умоляешь, чтобы тебе оросили машину. Это Лондон. И высота как раз подходящая, чтобы человек моего роста мог спокойно поссать в салон длинной прицельной струей. Мне не хочется ссать в желтый «ламборгини», но выбора у меня нет. Владелец «ламбо» умоляет об этом, ползая на коленях. Как человек добросовестный и отзывчивый, я не могу пройти мимо.

Дома все тихо. Люк лежит на полу и играет в солдатиков. Крошечные пластиковые фигурки свалены в одну кучу. Не узнаю форму. Возможно, так и задумано. Просто солдаты. Обобщенное, вечное войско.

– Это какая война?

– Никакая. Это вообще не война. Это оргия.