Как прекрасно светит сегодня луна

Рустам расположился в большой комнате. Разложив перед собой конспекты и тетради, стал расхаживать вдоль стен, громко, как в институтской аудитории, читая лекцию на тему: «Использование компьютерной техники в космической медицине».

Мама уединилась в спальне. Полулежа на тахте, мурлыча и напевая, принялась переводить на русский язык классика узбекской литературы советского периода.

Нигора и Саёра ушли в свою комнату, сели за два одинаковых письменных стола — над ними горными хребтами нависали книжные полки, и принялись за методическое чтение русской, европейской и мировой литературы. Потому что в любом случае надо выйти отсюда образованными людьми, напутствовала их мама, провожая в эту комнату, библиотека у нас не маленькая, мы ее с папой всю жизнь собирали, так что вам хватит надолго, может, на всю вашу оставшуюся жизнь…

Но Нигора и Саёра с ней не согласились. Мы выберемся отсюда, очень скоро, заверили они, любым путем!

Зеленые холмы Чиена

Памяти Ракии и Касимбека Касымбековых

Наконец родственники разошлись. Последние из гостей — старушки-соседки — произнесли тихими голосами слова молитвы, провели сморщенными ладонями по своим глиняным лицам в знак окончания поминальной трапезы и поднялись. Жена дяди, неулыбчивая Рыскал, проводила их до двери. Потом убрала еду, стряхнула на крыльце скатерть, сложила ее в цветной жестяной сундучок Ракии. Потом, стоя посреди комнаты, не глядя на Кано, тусклым голосом сказала, что половину сада пришлось отдать соседу в уплату долга, 700 рублей — эти деньги Ракия посылала Кано в Москву, наверное, он получал, помнит, лошадь и ишака завтра заберет дядя, чтобы они не подохли с голоду, а дом… Если Кано надумает продавать дом, пусть скажет дяде, покупатели найдутся… И неулыбчивая Рыскал, не сказав больше ни слова, сунув ноги в новых мягких ичигах в старые галошки Ракии, стоявшие на крыльце, прошаркала ими по двору и ушла.

Кано оглядел комнату. У двери на гвозде висел полушубок отца. Касымбека не было в живых семь лет. Рядом с полушубком висело черное плюшевое пальто матери. Ракия умерла сорок дней назад. На чисто подметенном полу была разостлана знакомая с детства кошма — по красному полю зеленые узоры. В углу комнаты стояла застеленная покрывалом узкая высокая кровать — для гостей, с потолка свисала голая, без абажура, лампочка.

Кано повалился на кошму, закрыл глаза. Потом поднялся, вытащил из портфеля, с которым приехал накануне, бутылку водки, зубами сорвал жестяной колпачок и, налив стакан, выпил; медленно опустился на кошму, полежал и, когда комната поплыла перед глазами и боль в сердце немного отпустила, поднялся, сорвал с гвоздя отцовский полушубок и, волоча его за собой, вышел на крыльцо.

День сегодня был ослепительный, яркий, золотой. Зеленые холмы Чиена сверкали. В прозрачном хрустальном воздухе тихо осыпались яблоневые сады, земля в садах шуршала мертвыми, сухими листьями.

Кано спустился в сад. Наткнулся на проволоку, разделявшую сад на две половины, повернул в сторону и, увидев старую яблоню с мощным кривым стволом и спускавшимися до самой земли ветвями, — под этой яблоней любила сидеть Ракия, — повалился на сморщенные сухие листья, накрылся тулупом с головой. И сразу ушел в теплый душный знакомый мир, пахнущий овечьей шерстью, сеном и отцовским табаком, сквозь эти запахи просачивались тонкие ароматы яблоневого сада.

Через некоторое время Кано услышал какое-то посвистывание наверху, как бы возгласы удивления на птичьем языке, и, приподняв тулуп, увидел на ветке яблони двух подпрыгивающих возбужденных воробьев. Он повернул голову в ту сторону, куда они смотрели, и увидел на фоне светло-синего неба две легкие тени, скользящие в прозрачном воздухе от холмов Чиена сюда, к саду. Тени были в развевающихся одеждах, одна — в черном вельветовом чапане, в косматой шапке, с камчой в руке, вторая — в зеленом цветастом платье, в плюшевой безрукавке и белом с кистями платке. На ногах обеих поверх белых шерстяных носков были надеты маленькие круглые галоши.

Кано зажмурился.

— Где наш мальчик? Где наш единственный сын Кано? — пропел в вышине знакомый тонкий голос.

— Тихо, жена, молчи, сейчас мы его увидим, — ответил второй голос, хрипловатый.

Обе тени спустились во двор, покружились по нему, влетели в раскрытую дверь дома, побыли там немного, а потом вылетели обратно, опечаленные и встревоженные, опустились на толстую бельевую веревку, протянутую через двор от столба до стены дома, и затихли.

— Кто подметет двор? — снова запел тонкий голос. — Смотри, как неубрано в нашем дворе!

— Наш сын подметет, наш Кано! — ответил хрипловатый голос.

— Как исхудал наш ослик! Жена твоего брата совсем не кормит его! — снова жалобно произнес первый голос.

— Его накормит наш сын, наш Кано! — ответил второй голос.

— Смотри, как грустно машет хвостом наша старая лошадь! Ее не чистят, у нее не расчесан хвост!

— Наша лошадь старая, она скоро встретится с нами на тихих холмах Чиена!