Как приручить лису и превратить её в собаку. Сибирский эволюционный эксперимент

Людмила быстро взяла себя в руки. Так, не нужно спешить с выводами, по крайней мере пока. Виляя хвостом, Уголек явно приветствовал ее, но требовались дополнительные наблюдения, чтобы убедиться, что это не простая случайность. Нужно посмотреть, как он встретит ее во время следующего обхода. И все же она очень волновалась. Такая реакция могла оказаться первым признаком возникающего «собачьего» поведения, и Людмила надеялась, что другие лисята будут вести себя похожим образом. Однако в то утро ничего подобного она не увидела. Как и на другой день, и в течение следующих двух недель. Один Уголек продолжал вилять хвостом, и не было сомнений, что он ведет себя так, когда Людмила подходит к нему. На приближение других работников фермы лисенок также реагировал взмахами хвоста.

Может быть, это просто аномалия? Или им с Беляевым все-таки удалось получить доказательство того, что поведение животных формируется на генетической основе? Если верить Ивану Павлову и сторонникам бихевиоризма, все формы поведения собак по отношению к человеку возникают на основе условных рефлексов, таких как выделение собакой слюны в ответ на звук колокольчика в опытах Павлова. Но для этого нужно, чтобы стимул, ассоциированный с определенной формой поведения, воздействовал на животное многократно, раз за разом. Американский психолог Б. Ф. Скиннер, один из самых влиятельных последователей Павлова, описал другую форму научения, названную им оперантным обусловливанием. В своих знаменитых опытах с крысами Скиннер показал, что для такого научения необходимо вознаграждать животное за совершение им определенного действия. Крысы получали подкормку после того, как нажимали лапкой на клавишу: сперва случайным образом, но, раз за разом получая за это лакомство, крысы начинали нажимать на клавишу вполне осознанно. Именно такой способ используется при дрессировке животных – от собак до тюленей, от дельфинов до слонов. Но какое «обусловливание» заставляло вилять хвостом Уголька? Он делал это абсолютно спонтанно, заметив приближение человека. Этот лисенок мог стать первым в череде лис, проявляющих, как и предсказывал Беляев, новые, «собачьи» формы поведения. В то же время, если подобное новое действие выполняет, пусть даже неоднократно, одна-единственная особь, это вполне может оказаться случайностью. Нужно было проверить, передаст ли Уголек свою особенность по наследству, или, может быть, в следующих поколениях виляющих хвостом лисят станет больше.

Других особенностей поведения в поколении Уголька Людмиле обнаружить не удалось, но она заметила, что в целом эти лисята вели себя гораздо спокойнее, чем детеныши предыдущих поколений. Кроме того, у большего числа самок течка наступала на несколько дней раньше, чем у лис в природе. Все это еще раз доказывало, что эксперимент приносил новые важные результаты.

Как ни хотелось Людмиле поскорее поделиться с Дмитрием этой новостью, предстояло дождаться возвращения в Новосибирск. Каждый раз после ее приезда он назначал встречу у себя в кабинете для обсуждения результатов. Это была сравнительно редкая возможность тесно пообщаться и проанализировать собранные данные, обменяться мыслями о том, что они могут значить. Беляеву очень хотелось вплотную заняться экспериментом, но он оставался директором института и сумел выкроить время лишь для двух коротких поездок в «Лесной». Поэтому встречи с Людмилой были так важны для него.

Дмитрий приглашал ее в кабинет и просил секретаршу заварить его любимый чай – смесь индийского и цейлонского, полторы ложечки сахара на стакан. Беседа начиналась с расспросов о семье Людмилы, о муже, дочери и матери. Беляев понимал, что им непросто даются частые отлучки Людмилы. Потом разговор переходил на дела самой Людмилы. Беляев, человек в высшей степени целеустремленный, способный работать в лихорадочном темпе, никогда не забывал о сотрудниках. Он прекрасно понимал, с каким трудом Людмила переносит долгие разлуки с домашними и особенно с дочерью, тогда еще совсем малышкой. Сама Людмила вспоминает, что «когда мне становилось тяжело на душе, он [Беляев] сразу же это чувствовал. Стоило мне только заговорить, и он с первого слова понимал, что я хочу сказать».