Читаем Как прое*** всё полностью

Прощаясь с поэтом Шпаликовым в этом тексте – впрочем, может, он еще захочет в нем появиться, не знаю, – нельзя не сказать про три рубля. Как известно, в свой последний день на земле Геннадий Шпаликов одолжил у Григория Горина три рубля. На которые купил дешевого винища, выпил его, после чего повесился на шарфе. Григорий Горин даже однажды высказал совершенно удивительное по форме сожаление: зря дал Шпаликову так мало, только на вино хватило, если б больше дал, например, пять или десять рублей, хватило бы на водку, а водка силы отнимает, так что повеситься поэт бы не смог. Такое нелепое, открыто высказанное сожаление говорит о том, что Григорий Горин постоянно думал об этом.

Горин и раньше давал Шпаликову деньги, и Шпаликов не отдавал, а Горин не напоминал, он знал, что поэт никому не должен ничего, кроме Бога. Но в тот день Горин сразу почувствовал – он же сам был драматург, – нет, тут что-то не то, тут пьеса какая-то пишется прямо сейчас, и мне в ней дали роль идиотскую, без слов почти. Шпаликов: Гриша, дай три рубля! Горин: На. Что за роль такая, я ее не хочу! И что за пьеса такая? Горин так подумал и побежал на дачу в Переделкино, где жил тогда Шпаликов. Но тот дверь не открыл – повесился уже. Горин первым нашел его, а потом пришлось ему даже везти тело Шпаликова в морг, потому что набежавшие зеваки-писатели ехать с мертвецом не хотели, а ехать кому-то надо было, и тогда кто-то из писателей сказал: «Да вон пусть Горин поедет, он на “скорой помощи” раньше работал, ему с мертвецами кататься не впервой». И Горин – фигура во всей этой истории страдальческая, не столь уж многим менее, чем сам Шпаликов, – сделал, что должен был, отбыл этот ад до конца: поехал, сдал тело.

А потом он думал. Много дней, много лет думал про это все. Почему именно я дал ему три рубля, а он взял и повесился… Почему именно меня теперь будут упоминать в этой истории? Конечно, никто не скажет, что я виноват, если б я не дал ему три этих ёбаных рубля, он все равно нашел бы, одолжил бы у кого-то другого, отнял бы у кого-то, продал бы что-то, продал бы шарф… стоп, получается, в этом случае не повесился бы. Тоже ерунда – не в тот день повесился бы, так в другой, не на шарфе, так на веревке от спасательного круга. Он жить больше не мог, не хотел, он был поэт, все понятно. Но все-таки. Блять, но почему я? Почему три рубля?

Точно, Горин так думал, я знаю.

Он знал, что он не виноват, но чувствовал иначе – что виноват. Горин тоже был героем. А герой всегда себя чувствует так, как будто он виноват. Даже если его никто не винит.

Может, Григорий Горин поэтому и написал «Тот самый Мюнхгаузен»? Да, точно. Поэтому и написал.

Ну, а на прощание, на самое уже прощальное прощание со Шпаликовым не могу не вспомнить его стихотворение про грустного парня. Если бы я составлял мировой топ‑5 стихов о любви, оно занимало бы вторую позицию, сразу после «Я помню чудное мгновенье». Вот оно, это чудное стихотворенье:


Грустный парень с острова СуматраНа рассвете девушку доел.


Как просто, и как хорошо.

Прощай, Шпаликов.

Поэт-мускулист

Стасик хотел дожить до ста лет и не увянуть. С этой целью он следил за собой. Каждое утро он делал омолаживающую гимнастику для мышц лица – чтобы предотвратить его (лица) старение. Гимнастику для лица мой друг делал страшную. Он становился у зеркала и строил гримасы. Я тоже один раз сделал за компанию со Стасиком эту гимнастику. Лицо потом болело, как ушибленный копчик.

Еще Стасик накладывал себе компрессы на глаза, чтобы оттянуть появление старческих мешочков, которые неизбежно образуются под влиянием силы тяжести. Выражение «старческие мешочки» мне понравилось, я взял его на вооружение и впредь стал так называть земные ценности, которые отвергал, – «старческие мешочки».

Огромное внимание Стасик уделял зубам и чистил их, как сапоги, по нескольку раз в день. Он прочитал где-то, что для зубов очень полезна кора дуба. Поэтому кора на всех дубах в округе была ободрана, как в голодные послевоенные годы.

Я был не против, чтобы Стасик дожил до ста лет. Будучи героем, я, напротив, не рассчитывал дожить до ста лет, зато Стасик, дожив, мог рассказать обо мне, дать потомкам прикоснуться к моему живому, грубому образу. Я всегда считал, что поэт должен быть больным. Да, все правильно. Чем более велик поэт, тем более болен. Правда, в этом есть одна проблема. Скорость убывания здоровья намного превышает скорость признания, и в этом смысле первое любопытство широких кругов читателей: «А кто это там появился?» – может застать поэта уже непосредственно в гробу. Грустно? Да хуй его знает. Вообще, нет.

Перейти на страницу:

Все книги серии Редактор Качалкина

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза