Как прое*** всё

У нас во дворе жила девочка, дочка соседей. Она любила играть со мной. Ее звали Лиля. Лиля была красивая. Мне очень нравилось, когда она брала меня на руки. Я хотел Лилю. Однажды Лиля – она не подозревала о том, что я ее хочу, и чмокала меня всюду, не подозревая, что от этого я хочу ее еще больше и именно поэтому писаюсь, – так вот, однажды Лиля взяла меня на руки и стала играть со мной в «ура». Лиля любила играть со мной, а точнее, играть мной в эту игру. Она подбрасывала меня высоко в воздух и кричала: «Ура!» Мне это нравилось. Как всякому герою, мне нравились слава и почести. Я улыбался. Улыбался я скупо, как подобает герою, которому почести нравятся, но которого они не слепят.

В тот памятный день Лилю неожиданно позвала ее мама. Лиля обернулась – то есть на секунду отвлеклась. Я взлетел в небо, подброшенный смуглыми руками Лили, я парил в синем небе (было летнее утро). И вдруг вместо женских рук меня встретил асфальт. Я упал. Это был полный просёр. Все соседи выбежали смотреть. Моя мама сразу отъехала в обморок. Лиля тоже отъехала. Даже мама Лили отъехала, но она притворялась, она меня не любила и была рада, что я упал.

И тогда я закричал. Но что это был за крик! Младенцы так не кричат. Я кричал громко, долго, потому что понял: славы нет и почестей нет, нет чуда, нет величия, нет женских рук, нет летнего утра. Ничего нет. Есть только асфальт. Я кричал. Мне было обидно и больно, больно и грустно. Потом это вошло в привычку. В том смысле, что именно так я потом чувствовал себя всю свою жизнь.

Бабушка

Бабушки бывают тусклые, бесполезные, бесформенные. Это можно понять, старость не радость. А моя бабушка была красивая. Она была трансильванкой. Широко известно, что Трансильвания – родина графа Дракулы, вампира и романтика, и, насколько я знаю, родственника моей бабушки по отцовской линии. У моей бабушки были черные волосы и присущие трансильванкам синие, такие синие-синие глаза, холодные и очень гордые. А лицо у бабушки было матово-белое. Топ-модели бьются за это сочетание: черные волосы, синие глаза, белая кожа. Но бабушка не билась за красоту, а просто носила ее, как платок.

Моя бабушка воспитала меня. Мой папа не смог воспитать меня, потому что он синячил и в его голове постоянно пели цыгане, вот так: «Ай-нэ-нэ-нэ, ай-нэ-нэ!» Это свело папу в могилу. А мама тоже не могла воспитывать меня, потому что в голове папы пели цыгане – «Ай-нэ-нэ-нэ, ай-нэ-нэ!» – и на маму легла вся ответственность. Маме пришлось много работать, чтобы обеспечить меня всем необходимым: фломастерами, пеналом и ранцем, а также лечить меня от детских болезней, поэтому мама сильно уставала. И меня воспитывала бабушка.

Бабушка была свирепа. Ее даже побаивался дедушка, то есть ее муж, старый винодел, молчун, человек мощный, изготовленный из цельной глыбы гранита.

Бабушка умела так взглянуть своими холодными синими глазами, что внутри у человека разливался холод и человек моментально заполнялся льдом. А будучи заполненным изнутри голубым, прозрачным льдом, человек полностью утрачивает волю. Это очень опасно. Если это состояние вовремя не прекратить, человек может погибнуть. Конечно, бабушка редко доводила дело до этого.

Бабушка видела будущее. Когда в детстве я узнал, что бабушка видит будущее, я очень удивился и спросил, как она это делает и зачем. А бабушка ответила, что она не знает, как это делает, а нужно ей это для того, чтобы готовить галущи – трансильванскую долму. Для приготовления очень вкусной долмы важно знать многое: в какой день сорвать виноградный листок и какой именно листок сорвать из тысячи возможных, сколько рисинок спрятать в каждый виноградный листок, в какой час зажечь огонь под казаном, а в какой погасить, и в какую минуту подойти к казану, снять крышку, понюхать вкусный воздух и сказать: всё.

Дар предвидения позволял бабушке, конечно, не только готовить галущи. Попутно она знала, кто когда родится и умрет, когда будет дождь, когда снег, когда засуха. Часто к моей бабушке приходили разные люди с нашей улицы и просили сказать им, что с ними будет. Бабушка одним говорила что-то на ухо, и они смеялись и благодарили бабушку, а другие, наоборот, плакали и спрашивали бабушку: «И что, ничего нельзя сделать?» А бабушка говорила, что нельзя. А некоторым, кто ей не нравился, бабушка ничего не говорила, прогоняла их, и они убегали с треском: это трещал заполнявший их лед.

Бабушка всегда была очень доброй ко мне, она никогда не смотрела на меня так, чтобы я заполнился льдом. Она мне пела очень старые песни. Бабушка сама не знала, на каком они языке. Эти песни ей пела ее бабушка, а той – ее, и даже бабушка Дракулы, звавшая его просто Владик, не знала, на каком они языке. Песни были разные, веселые и грустные. Грустных было больше. Я спросил однажды бабушку, почему грустных песен больше. Бабушка сказала, что я глупый.

Первое появление Светки