Как проиграть в войне времен

PS. Я пишу это жалом, Рэд, но в этом жале вся я, вся моя истина, и, дописывая этот постскриптум, я рвусь на клочки и умираю на твоей ладони.

Когда Блу перерезает горло очередной своей жертве, лежа в уютном коконе из парчовых покрывал отеля «La Licorne», на шелковых простынях, которые ей почти жаль портить, ей хочется петь, но она слишком профессиональна для этого. Самое легкое дело со времен ее грандиозного успеха и на одной из ее любимых прядей; Блу ощущает себя практически в отпуске, так она расслаблена, счастлива. В то время как остальные заняты, ухаживая за новым побегом, она чертит ножом свежие полосы в мягкой плоти.

Она не поет, но при виде яркой струи графской крови, пузырящейся под ее ладонями, она испускает вздох, а с языка рвутся баллады. «Граф был красавец собой!» [15]

Блу никогда еще не строила планов. И уж точно не для себя. Ее работа – приводить в исполнение (она почти смеется, пока моет руки, но сдерживается), делать. Ей известны предостерегающие увещевания поэтов, разбросанных по полудюжине прядей: о мышах, людях, планах, каналах, Панамах, но сейчас она делает именно это – планирует. Она сидит у восьмиугольного зеркала у себя в номере, который, естественно, никогда не покидала через дверь – как в дешевом бульварном романе, что лишь добавляет ей радостного удовольствия, – и плетет из темных волос долгую, сложную конфигурацию. Она укладывает пряди в цветную диаграмму, строит из них карту и думает о поверхностях, о равновеликих противоположностях, о завораживающей взаимности отражения. Заводя руку за руку, лениво перебирает сценарии ведения и поддержания диалога.

Она победила – с этим чувством она хорошо знакома. Она счастлива – а с этим нет.

Она спускается по лестнице, чтобы встретиться со своим алиби в ресторане, и улыбается, мыслями переносясь к коньяку, который успела присмотреть ранее этим днем – самому красному, – к тому, как напиток наполнит ее рот сладким огнем.

Из глаз алиби на нее смотрит Сад.

Сердце Блу стучит ровно, но плавное легато, в котором она прячет ритм его биения, вполне может показаться стаккато Саду. Блу медленно берется за позолоченную спинку стула и так же медленно приподнимает уголки губ в улыбке. Она выдвигает стул и садится, пока Сад наливает бокал красного вина, симметричный тому, что уже стоит перед ней.

– Надеюсь, ты не против моего внезапного визита. – Сад поднимает на Блу озорные зеленые глаза. – Но мне хотелось выпить за наш успех при личной встрече. Образно говоря.

Блу усмехается и тянется через стол, чтобы с теплотой сжать ее пальцы в своей руке.

– Рада видеть тебя. Образно говоря. – Блу отпускает руку, берет свой бокал, вскидывает бровь. – Но что-то тревожит тебя.

– Сначала выпьем. – Сад поднимает бокал, и Блу вторит ее жесту. – За сокрушительный успех.

Они звонко чокаются и пьют. Блу прикрывает глаза, слизывая цвет с губ, стирая имя, которое продолжает обволакивать язык, и вслушивается в бархатистый, густо-зеленый голос Сада.

– Тебе грозит опасность, – говорит Сад вкрадчивым, почти извиняющимся тоном. – Я хочу отстранить тебя от дел.

Блу открывает глаза, и на ее лице появляется выражение легкого недоумения.

– Мы что же, даже не поужинаем сначала?

Сад смеется – шелестит листвой. Она подается вперед, и Блу словно проваливается в ее глаза и ощущает на языке привкус покоя и безмятежности, что обещает этот взгляд.

– Дорогая моя, – говорит Сад, – твои заслуги, конечно, трудно переоценить, однако нельзя не отметить, что твой почерк отличает некоторая… кичливость, назовем это так. Собственно, да. Пока твои братья и сестры цветут и растворяются во мне снова и снова, ты… – Сад скользит мягкой подушечкой пальца по щеке Блу с такой нежностью, что у той дрожит подбородок. – Ты витаешь корнями в воздухе, мой эпифит. Им не составит труда выследить тебя, конкретно тебя, по новой поросли. Ты, – продолжает Сад, как фикус-душитель прорастая своими словами в улыбке Блу, – всегда слишком любила оставлять после себя автографы.

Блу бы выглядеть сейчас ошарашенной, но для этого она слишком профессиональна. А не то она бы прикусила губу. Забаррикадировалась в себе, замуровалась в склепе, утопила бы этот склеп в болоте и подожгла болото, спасаясь от панических «что», «когда» и «как долго».

Вместо этого она пропалывает слова, взгляды, интонации Сада, распахивает вдоль и поперек, но не находит в них ничего, кроме заботливого неодобрения скверной привычки. Блу подается вперед и снова берет руки Сад в свои.

– Если ты внедришь меня обратно прямо сейчас, – говорит она твердо, – мы будем готовы уступить завоеванные позиции. Да, это займет больше времени, но это шаг – пусть не вперед, а вбок. Не отстраняй меня, и мы еще обратим это в преимущество. Ты ведь не можешь не чувствовать этой перемены? Мы на пороге чего-то великого.

– Так уж повелось, что за подобными порогами нередко обнаруживается край пропасти, – дружески замечает Сад.

– Но в пропасть так удобно сбрасывать врагов, – парирует ей Блу. – Так уж повелось.

Сад усмехается, и Блу понимает, что победила.