Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Искренно и нежно полюбил он и родину Толстого, так что уже нельзя было сказать, какую страну он любит больше, Словакию или Россию. И сознание его было уже не словацкое, а, так сказать, словацко-российское.

Большим интеллектом д-р Маковицкий не был, но его воля к труду и к добру была огромна. О, если бы из этаких неутомимых и неприхотливых муравьев состояло большинство человечества!

В общении Душан был очень приятен и полон внимания к собеседнику, а иногда вдруг, ни с того ни с сего, – как это свойственно людям правдивым и упрямым в достижении своей цели, но немного наивным, – вдруг разражался каким-нибудь осудительным и неприятным пассажем.

Мною, как младшим, Душан пытался иногда руководить. В порядке таких попыток было и указание насчет чтения газеты «Русское слово». В другой раз Душан Петрович, к немалому ужасу моему, заявил мне, что я развязен в обращении со Львом Николаевичем. (Может быть, он употребил не то слово, которое хотел?) Я так и обомлел.

– Пожалуйста, скажи мне, дорогой Душан Петрович: когда, как и в чем это проявилось? Я буду тебе очень благодарен!

– В том, что ты задаешь вопросы Льву Николаевичу.

– Вопросы?! Какие же именно вопросы?

– Вообще, вопросы… А ты не должен задавать вопросы! Ты обращаешься ко Льву Николаевичу как к отцу, а это нельзя. У Льва Николаевича детей много, и он не может всем отвечать. Ты должен только слушать, но не спрашивать.

Душан Петрович, очевидно, рекомендовал мне тактику, которой придерживался сам, потому что при общей беседе он обычно действительно сидел немой как рыба, и даже когда его просили что-нибудь сказать, то он продолжал хранить равнодушное, гробовое молчание. Наедине же, как бы наверстывая потерянное, часто бывал чрезвычайно разговорчив.

Как бы то ни было, я испугался: испугался того, как бы не быть и на самом деле, хоть в какой бы то ни было степени, в тягость Льву Николаевичу! Я испугался и. замолчал. Перестал задавать Льву Николаевичу вопросы, перестал обращаться к нему.

И какой же был результат? Тот, что я очень скоро получил выговор от самого Льва Николаевича за свое молчание: «Вы все молчите, молчите. И мне кажется, что вы все что-то думаете и думаете!..» Боже, как горячо я начал уверять, почти клятвенно уверять Льва Николаевича, что я «ничего, ну, на самом деле ничего не думаю!..» Я долго повторял это, пока добрый Лев Николаевич, наконец, по-видимому, успокоился и отпустил меня с миром.

Вот тебе и урок молчания, не к месту преподанный!..

Я расхохотался от души, когда в воспоминаниях поэта-рабочего Ф. Е. Поступаева о посещении Л. Н. Толстого в 1905 году прочитал такие строки:

«Помню, во время моих обращений к Толстому меня кто-то подергивал сзади за полу. Когда Лев Николаевич предложил идти наверх к чаю, я, отстав от него, спросил Гусева, не он ли меня дергал и почему.

– Так много нельзя говорить со Львом Николаевичем, – не без строгости в голосе пояснил мне Д. П. Маковицкий. – Его надо только слушать.

Я высказал доктору, что тогда Льву Николаевичу будет скучно и неизвестно, понимает ли его мысли слушатель.

– Он все понимает и без наших объяснений, – возразил Д. П. Маковицкий»²³.

Оказывается, не одному мне внушал Душан Петрович «воздержание от вопросов» в беседах со Львом Николаевичем. И когда начал это делать! За пять лет до моего вселения в Ясную Поляну! В 1905 году я был еще гимназистом…

О Душане я всегда вспоминаю с любовью, как о родном брате. Кое-что в его характере, суховатом и замкнутом или застенчивом, оставалось для меня не совсем понятным, ускользнуло и ускользает от определения. Может быть, даже тут была разница восточного (у меня) и западного (у воспитанника Пражского и Инсбрукского университетов) менталитета, – не знаю. Но в общем это был прекрасный, редкий, а зачастую и трогательный человек.

Если Софья Андреевна была Марфой Толстого-пророка, неусыпно заботившейся о его телесном благополучии, то Марья Александровна Шмидт, или «старушка Шмидт», как ее называли, несомненно может считаться его без конца преданной и внимательной Марией, – недаром и имя-то ее совпадало с именем евангельской искательницы слова Божия и пищи духовной.