Как работает мозг

На избитую истину, что психология искусства отчасти представляет собой психологию статуса, неоднократно указывали не только циники и невежды, но и эрудированные публицисты вроде Квентина Белла и Тома Вулфа. Тем не менее в современных университетах о ней и не упоминают – более того, упоминать о ней нельзя. Ученые и интеллигенция – потребители культурных ценностей. В собрании современной элиты совершенно приемлемо со смехом сказать, что в институте ты с большим трудом одолел курс основ физики или геологии и что до сих пор ничего не смыслишь в этой области, несмотря на неоспоримую важность научной грамотности для осознанного выбора в вопросах, касающихся личного здоровья и общественно-политической жизни. Но вот сказать, что ты никогда не слышал о Джеймсе Джойсе или что пробовал слушать Моцарта, но тебе больше нравится Эндрю Ллойд Уэббер, будет так же шокирующе, как высморкаться в рукав или заявить, что на твоем предприятии в рабских условиях работают дети, несмотря на то, что твои личные предпочтения в такого рода развлечениях явно не имеют никакого значения для чего бы то ни было. То, что в умах людей искусство смешивается со статусом и добродетелью, – следствие описываемого Беллом принципа портняжьей морали, о котором упоминалось в главе 7: люди находят достоинство в проявлениях нарочито бессмысленного существования вдали от всяких повседневных забот[619].

Я упоминаю об этих фактах не для того, чтобы очернить искусство, а чтобы уточнить тему моего рассуждения. Я хочу, чтобы вы взглянули на психологию искусства (а затем также на психологию юмора и религии) беспристрастным взглядом инопланетного биолога, пытающегося разобраться в том, что представляет собой человек как вид, а не представителя самого этого вида, заинтересованного в том, как изображается искусство. Конечно, мы находим удовольствие и просвещение в созерцании произведений искусства, и наши чувства далеко не ограничиваются гордостью от того, что мы разделяем вкусы бомонда. Однако для того, чтобы понять психологию искусства, которая остается тогда, когда мы вычитаем из нее психологию статуса, нам нужно оставить у порога наш страх быть принятыми за такого человека, который предпочитает Моцарту Эндрю Ллойда Уэббера. Нам нужно начать с народных песен, с бульварного чтива, с картин на черном бархате, а не с Малера, Элиота и Кандинского. И это не означает, что такое «падение» мы компенсируем, приукрасив неприглядный предмет рассмотрения с помощью какой-нибудь претенциозной «теории» (проведя семиотический анализ комикса «Мелочь пузатая», психоаналитическую интерпретацию Арчи Банкера или деконструкцию журнала «Вог»). Это означает, что нужно задать себе простой вопрос: что в нашем мышлении позволяет нам получать удовольствие от форм, цветов, звуков, шуток, рассказов и мифов?

Возможно, на этот вопрос удастся найти ответ, в отличие от других вопросов об искусстве. Теории искусства изначально содержат в себе зерно собственной гибели. В эпоху, когда любой может позволить себе купить музыкальный компакт-диск, картину или роман, художники делают карьеру на том, чтобы найти способ избежать банального, бросить вызов искушенному вкусу, отличить знатоков от дилетантов и пренебречь общепринятым в данный момент определением того, что представляет собой искусство (отсюда и предпринимаемые в течение десятилетий бесплодные попытки дать искусству определение). Любой анализ, не учитывающий этот фактор, обречен на бесплодность. Он никогда не сможет объяснить, почему музыка приятна слуху, потому что «музыка» будет определяться как нечто, включающее в себя атональный джаз, хроматические композиции и другие экзерсисы для интеллектуалов. Он никогда не поможет понять непристойные шутки и дружеские насмешки, которые играют столь важную роль в жизни людей, потому что будет определять юмор как изысканное острословие Оскара Уайльда. Высокое мастерство и авангард предназначены для искушенного вкуса, будучи результатом долгих лет погруженности в жанр и знакомства с его канонами и клише. Они невозможны без глубокой осведомленности в предмете, замысловатых аллюзий и демонстрации виртуозности. Какими бы пленительными и достойными нашего внимания они ни были, они по большей части не проясняют психологию эстетики, а затрудняют ее понимание.

* * *