Как работает музыка

Джон Кэри, английский литературный критик, публикующийся в The Sunday Times, написал замечательную книгу под названием «Какой прок от искусства» (What Good Are The Arts), которая иллюстрирует, как официально санкционированное искусство и музыка становятся привилегированными. Кэри цитирует философа Иммануила Канта: «И вот я говорю: прекрасное есть символ нравственно доброго; и, только принимая это во внимание, оно и нравится… причем душа сознает и некоторое облагораживание и возвышение над восприимчивостью к удовольствию»[91][92]. Итак, согласно Канту, причина, по которой мы находим некое произведение искусства красивым, заключается в том, что мы ощущаем – вот только как мы это угадываем, интересно знать, – будто в нем кроется возвышающая нас, внутренняя, доброжелательная, нравственная сущность, и нам это нравится. С этой точки зрения удовольствие и моральный подъем связаны. Нет ничего хорошего в просто удовольствии, без всей этой красивой подоплеки, но в сочетании с моральным подъемом удовольствие, скажем так, простительно. Все эти рассуждения могут показаться мистическими и немного глупыми, особенно если принять во внимание относительность стандартов красоты. В протестантском мире Канта все формы чувственности неизбежно ведут к распущенности и вечному проклятию. Удовольствие нуждается в нотке морали, чтобы стать приемлемым.

Гёте, посетив Дрезденскую галерею^B, отмечал: «Я вошел в этот храм, и моему восхищению не было предела». Он имел в виду положительные и возвышающие эмоции, а не страх и трепет перед перспективой встречи с ветхозаветным Богом. Уильям Хэзлитт, блестящий эссеист XIX века, сравнивал посещение Национальной галереи на Пэлл-Мэлл с паломничеством в «святую святых… [акт] преданности, совершаемый в храме искусства»[93]. И вновь кажется, что рисуется портрет бога искусства – великодушного бога, который не поразит молодого Уильяма молнией за случайный эстетический грех. Если такое наказание звучит как преувеличение, имейте в виду, что незадолго до Хэзлитта человека действительно могли сжечь на костре за мелкое богохульство. И если понимание тончайших сфер искусства и музыки сродни молитве в храме, то и художественное богохульство должно иметь свои последствия.

Если высокое искусство полезно для нас, напрашивается логический вывод, что его можно прописать как лекарство. Подобно прививке, оно может приостановить и, возможно, даже обратить вспять наши низменные наклонности. Поэт-романтик Сэмюэл Тейлор Кольридж писал, что бедняки нуждаются в искусстве, «которое очистило бы их вкусы и отучило бы их от разврата и низменных привычек». Чарльз Кингсли, английский романист XIX века, был еще более откровенен: «Картины пробуждают во мне благословенные мысли – почему не в тебе, брат мой? Верь этому, изнуренный трудом рабочий, несмотря на твой грязный переулок, твое тесное жилище, твою худую, бледную жену, верь этому и ты, и когда-нибудь ты получишь свою долю красоты»[94]. Галереи, подобные Уайтчепел в Лондоне, открывались в рабочих районах, чтобы угнетенные могли прочувствовать вкус к прекрасному. Мне самому довелось заниматься ручным трудом, и я могу засвидетельствовать, что иногда пиво, музыка или телевизор – это все, к чему вы готовы в конце долгого дня тяжелой физической работы.

За океаном титаны американской промышленности продолжили эту тенденцию. Они основали Метрополитен-музей в Нью-Йорке в 1872 году, заполнив его произведениями из своих огромных европейских коллекций в надежде, что это место объединит разнообразные слои населения – задача неотложная, учитывая растущее количество иммигрантов. Один из основателей Метрополитен-музея Джозеф Ходжес Чоут писал: «Знание искусства в его высших формах красоты зачастую гуманизировало, воспитывало и совершенствовало практичных и трудолюбивых людей»[95].

Покойный Томас Ховинг, директор Метрополитен-музея в 1960–1970-х, и его соперник Джон Картер Браун, занимавший в эти же годы аналогичную должность в Национальной галерее искусства в Вашингтоне, считали, что демократизировать искусство – значит заставить всех любить то, что нравится им самим. То есть дать всем понять, что здесь, в главных музеях, собраны лучшие экспонаты, важные экспонаты, экспонаты с мистической аурой. Ниже, слева, – рекламная кампания, которую Метрополитен-музей вел в 1960-е в журнале Life.^C Идея заключалась в том, что даже уменьшенные до размеров открытки репродукции проверенных шедевров все равно могли бы просветить американские массы. И так дешево!