Как разбудить в себе Шекспира. Драмтренировка для первой пьесы

И вообще, неумение автора работать с категорией уязвимости, касаться болевых точек, страхов похоже на отказ художника от черной краски: мол, я буду использовать только пастельные тона. Вы должны уметь пользоваться всей палитрой, даже если иногда ваша картина будет написана только голубым и розовым. Отказываясь работать с болью и страхом, вы уподобляетесь плохому врачу, к которому приходит пациент с гнойником: такой врач советует привязывать подорожник, вместо того чтобы взять скальпель и вскрыть абсцесс – в результате пациент погибает. Так вот, драматург – это тот, кто не боится сделать больно, тот, кто может взять скальпель, чтобы спасти весь организм.

В отказе от черной краски скрыто много трусости, против которой восставал еще Казимир Малевич. Трусливое сознание, которое неспособно создать ничего ценного, кроме как копировать природу, и не видит свободу вокруг. Трусость и искусство – антонимы, давайте первое оставим обывателю, а займемся вторым. И посмотрим на смелость Дюшана, который принес в музей фонтан-писсуар, на Пьеро Мандзони, с его калом в консервных банках, посмотрим на перформансы Марины Абрамович, в которых ее резали, били или она проводила сутки в неудобных и опасных для здоровья и жизни положениях. Что мы как художники готовы поставить на кон? Рискуем ли мы репутацией, уважением, деньгами, здоровьем? Можем ли показаться смешными, вызвать осуждение и презрение? Готовы ли нарушить табу?

Возможно, вся человеческая культура, начиная с самых древних времен, устроена по принципу иммунитета: это способ защиты человечества от действия различных веществ и организмов, вызывающих деструкцию его клеток и тканей. Смертельное такой иммунитет маркирует как зло – оно персонифицируется, побеждает или побеждается. Случаи, когда добро проигрывает, тоже необходимы, чтобы предупредить нас, дать стратегию выживания или примирить с неизбежностью.

История про Гарри Поттера о том же – зло имманентно, оно есть, оно разлито всюду, и даже в тебе, но если хочешь выжить – уничтожь, избавься. Вместо Волдеморта может быть фашизм или капитализм, а в современной драматургии яснее всех Волдеморта увидели Василий Сигарев (пьеса «Пластилин») и Роман Дымшаков (пьеса «Ракитянка»). Авторы сгущают зло, собирают его в одном месте и тем самым выполняют функцию иммунитета – дают нам увидеть эту мерзость и победить. Вам противно? Вам и должно быть противно. Страшно? Конечно, это страшно. Хотите жить в иллюзиях и любить суррогаты – ваш выбор, но эти авторы дают честную картину потусторонней, теневой жизни. Если наша Персона (в терминах Юнга) – это голубоглазая святая типа Февронии, то наша коллективная Тень – это тот уголовник из дыры в пьесе «Ракитянка». Да, он – это мы, он – это Россия, которая должна победить болезнь.

Читать современную драматургию, «страшную» прозу, смотреть фильмы Звягинцева, Балабанова, Сигарева – хорошая тренировка смелости и расширение своей писательской палитры. Надо изучать, даже если страшно, непонятно и отталкивает – все в этой жизни требует усилий и труда. Сергею Щукину, владельцу знаменитой коллекции картин, которая теперь представлена в Русском музее, музее имени Пушкина и Третьяковке, тоже было непросто: вся эта странная, изломанная, кубистическая, наивная и дерзкая живопись его пугала. Но он делал над собой усилие и погружался. Художник Нестеров вспоминал: «Перед нами нагромождены кубы, конусы, цилиндры, чего-чего тут нет. Весь этот хаос столярного производства приводит Сергея Ивановича в восторженное оцепенение. Он стоит, как зачарованный кролик перед удавом, наконец, сильно заикаясь, начинает нам объяснять мудрствования парижского эксцентрика. Слушаем в недоумении, не решаясь сказать, что “король голый”, что все это или шарлатанство, или банкротство, ловко прикрытое теоретическими разглагольствованиями». Щукин покупал их, увозил в Москву, развешивал в своем кабинете и смотрел. И жаловался, что, оставаясь наедине с картинами, ненавидит их, борется с собой, чуть не плачет, ругает себя, что купил их, но с каждым днем чувствует, как они все больше и больше «одолевают» его.

Что такое катарсис? (др. – греч. «возвышение, очищение, оздоровление») – нравственное очищение через сострадание. Термин, применявшийся Аристотелем в учении о трагедии: трагедия заставляет зрителя сопереживать, тем самым очищая его душу, возвышая и воспитывая его. Как парадоксально работает искусство! Вы показываете зло, тем самым поселяя в душах читателей и зрителей добро. В Афинском театре Медея убивала своих детей, Эдип убивал своего отца и занимался сексом с матерью, Антигону убивали ни за что – все это происходило в театре, чтобы не происходить в жизни.

Когда вы задумали пьесу, спросите себя: я не убегаю от боли? Можно ли сделать еще больнее – себе, персонажу, зрителю? Ведь задача драматургии – обострять, делать ярче, усиливать. Даю ли я возможность зрителю испытать катарсис и очиститься, преодолеть зверя в себе?