Как редко теперь пишу по-русски

Но в 1943 г., готовя для публикации в журнале статью М. В. Вишняка, в которой широко использовались фрагменты из писем скончавшегося в 1939 г. В. Ф. Ходасевича, Алданов столкнулся с проблемой: в письмах содержались негативные, порой уничижительные оценки ряда здравствующих или совсем недавно умерших литераторов. Снять эти оценки означало бы, пользуясь его выражением, "фальсифицировать" письма, а оставить их значило бы бросить тень на достойных людей. Алданов предпочел первое. 27 ноября 1943 г. он писал Вишняку: "Я отнюдь не уверен, что Ходасевич хотел бы увидеть напечатанным все им сказанное. В конце концов, в "Возрождении" он почти все это мог напечатать (или значительную часть) и не напечатал. Мало ли что пишется в письмах". В письме к Е. Д. Кусковой от 3 сентября 1950 г. он возвращался в более общем плане к той же теме: "Кое-что, особенно личное, опускать можно и нужно; отказаться же от воспоминаний о важных делах, по-моему, нельзя".

За давностью лет надобность в купюрах резких и несправедливых оценок отпала, "река времен в своем стремленье уносит все дела людей" (Г. Р. Державин). Но надобность сократить при публикации писем личное, важное только для двух корреспондентов остается, по крайней мере для журнальной публикации. По этому пути было решено пойти и в публикации, предлагаемой ниже.

Приношу глубокую благодарность Бахметевскому архиву Колумбийского университета и Библиотеке-архиву Российского фонда культуры.

Имею удовольствие представить известного американского слависта, автора монографии "Романы Марка Алданова" профессора Николаса Ли: он ниже делает подробный анализ переписки.

Андрей ЧЕРНЫШЕВ,

профессор МГУ

II

Брайан Бойд дает характеристику взаимоотношений между Алдановым и Набоковым в своей книге "Владимир Набоков: Русские годы" ("Vladimir Nabokov: the Russian Years", Princeton University Press, Princeton, NJ, 1990, р. 392): "...истинная дружба людей двух совершенно различных характеров. Алданов, химик по образованию и автор исторических романов, был по природе своей дипломатом и дельцом от литературы. Он испытывал благоговейный трепет перед талантом Сирина, но в то же время страшился его, как страшатся всего колкого и непредсказуемого. Со своей стороны Сирин, отдавая должное интеллигентному скепсису Алданова и искусному построению его романов, понимал, что в этих романах нет магии, изначально присущей большому искусству. Однако он был всегда благодарен другу за искреннюю заботу и дельные советы, касающиеся публикаций произведений".

В письмах Алданова тоже нет магии, в то время как набоковские так и блистают игрой слов. Он спрашивает: "Правда ли, что умережковский?" (3.1.1942.) Он радостно сообщает: "Я впервые остишился по-английски" (20.Х.41), он терпеть не может "беллетристающих дам" (20.V.42). Отпуск он проводит "...на западе от Елостонского парка (ели стонут!)" (15.VIII.51). Он заявляет: "Я решил осалтыковить свою подпись" (б/м, б/д), хотя и подписывался "Набоков-Сирин" вот уже годы.

В письмах Набокову Алданов старается преодолеть резкие различия в характерах, настаивая, что не надо судить других писателей со своей колокольни. Особенно рьяно защищает он этот принцип, когда Набоков критикует недостатки композиции прозы Бунина: "Не стоит нам спорить, но нельзя, думаю, попрекать писателя отсутствием того, что он отрицает и ненавидит, - Вы знаете, что он композицию называет "штукатурством" (13.V.42).