Как сделать птицу

Она не могла догадаться, что это ложь, потому что я сказала это очень милым голосом и без запинки, как будто это было правдой, такой же непреложной, как протянутая для рукопожатия рука в белой перчатке.

В любом случае, у меня были с собой «лошадиные» деньги, так что я знала, что не пропаду. Мне было стыдно, что я взяла «лошадиные» деньги, но я искренне намеревалась все возместить. Когда Хелена ушла, я почти захотела догнать ее и пойти с ней. Я на минутку представила себе ее дом. Я подумала, что в нем наверняка есть огромные диваны, а по стенам развешаны картины, и что, может быть, она предложит мне остаться у нее насовсем, и я стану ее звездной протеже в ее театральной компании, к мы будем ужинать в ресторанах и смеяться. Но она не пригласила меня, поэтому я не могла к ней пойти. Я пошла за своим велосипедом.

На вокзале была толчея. Люди прокладывали себе тоннели в густой толпе, маленькие сумочки стучали им по коленям. Я лавировала в гуще народа со своим велосипедом и хмурилась, просто чтобы произвести впечатление серьезного человека. На тот случай, если кто-то подумает, что я смотрюсь смешно в красном платье, я держалась строго, буквально как член парламента, и решительно, с деловым видом направлялась прямиком в город.

Деловой вид не был совсем уж наигранным. У меня действительно было важное дело. И оно было такого рода, что только я могла с ним справиться. И я никому, даже Гарри, не могла объяснить, что же это за дело. Это было как знание, которое таилось в сердце, и сердце мне подсказывало, что я должна сделать.

Чтобы как-то освоиться, я планировала сначала отправиться в ресторан. И не просто в какой попало. Я имела в виду совершенно определенный ресторан. Моя мама однажды, когда мы были маленькими, водила туда нас с Эдди. И она по такому случаю тогда тоже была очень нарядная. Мы сели в поезд в Каслмейне. Я помню, что на ней было длинное темное пальто и шелковый зеленый шарф в белый горошек. От нее очень вкусно пахло, а ее губы были накрашены темно-красной помадой, которую она подправляла, смотрясь в маленькое круглое зеркальце, умещавшееся в ее ладони. В поезде, на запотевшем оконном стекле, она написала свое имя, а потом имя Эдди, а потом и мое тоже и нарисовала сердечко, заключившее в себя все три имени, хотя мое при этом немножко выбивалось за линию. Она была счастлива. В ресторане с нами был мужчина в костюме. Он купил мне и Эдди клубничное мороженое. Это был не папа, но нас это не волновало. Мы с Эдди играли на высоких стульях у стойки. Место было классное. И мы хорошо провели там время.

Я думала, что, возможно, и мне надо стать актрисой, как мама. Но я не была уверена, что у меня есть к этому склонность. Мне не нравилось, когда люди смотрели на меня, а маме нравилось. И ей не просто это нравилось, она в этом нуждалась. Казалось, она пребывала в темноте, пока на нее никто не смотрел, не отбрасывал на нее света своих глаз. А когда это случалось, она вся вспыхивала, как наш красивый стеклянный абажур в розах. Она начинала сиять. Смотрела на все широко раскрытыми глазами, и как бы скользила, а не просто ходила, и откидывала волосы назад, и смеялась, или же закручивала волосы и отпускала, чтобы они рассыпались по плечам. Она делала так, что людям хотелось смотреть и смотреть на нее, не отрываясь. Она всех развлекала, как профессиональный комик. Она делала для этого все что угодно, даже уморительно говорила на разные лады. А потом, когда опять на нее было некому смотреть, она выключалась, гасла, возвращалась в темноту. Ее рот делался похожим на тонкую ниточку или на шов, а глаза тускнели, как высыхающие камни. Большую часть времени она проводила в своей постели.

Я была не в счет, в том смысле, что ради меня не стоило зажигаться и оживать. И папа был не в счет. Другое дело Эдди. Или кто-нибудь еще; поначалу кто угодно, кого она еще толком не знала, подходил для этого. Но, при всем том, она быстро уставала от людей. Она могла полностью потребить кого-нибудь, всю силу его глаз, особенно если он не был человеком важным, или богатым, или очень образованным. Поначалу она бывала очень мила, но как только знакомилась с кем-нибудь чуть-чуть ближе, утрачивала всякий интерес. В таком человеке больше уже не было нужного ей заряда; он становился не более полезным, чем старая разряженная, имеющая течь батарейка. Но вот к Эдди она питала какие-то особые чувства. И это было вызвано не тем, что он был мужского пола, потому что и папа был мужского пола, но в его случае это не работало. Просто Эдди был похож на нее. Он был самородком. Любить его было почти все равно что любить саму себя.

А потом наступило то ужасное жаркое лето, когда все сделалось каким-то странным. Именно тогда я начала кое о чем догадываться, общаясь с Гарри Джейкобом, и именно тогда Сьюзи Ньюбаунд забеременела от Люка Нельсона и была вынуждена уехать с ним в Бендиго. А что касается маминой жизни, это было то самое лето, когда Эдди решил, что он не хочет возвращаться в школу.