Как сделать птицу

— Боюсь, что так, — подтвердил доктор Роланд.

Вот он, прекрасный момент. На какое-то мгновение все это представилось как немыслимое счастье. Никакой школы. Никакой математики. Никакой латыни. Мама даже разрешила мне смотреть по телику классические фильмы. И пить при этом лимонад. Я лежала ровно, на спине. На свежеперетянутом диване. Теперь он был вишневого цвета, с дополнительным слоем ткани на подлокотниках, а Му вообще на него не пускали. Пролежав тихо и неподвижно один день, я устала, потом я начала потихонечку выходить из себя, потом сходить с ума, а потом мне захотелось разорвать кого-нибудь на куски.

По прошествии одной недели передо мной простирались еще пять, и мною завладело настроение «о горе мне, горе!», и я уже не могла пробудить в себе никаких добрых чувств по отношению к людям, в особенности потому, что никто на всем белом свете не страдал так, как я. И когда Люси пришла меня навестить и сообщить, что сказал такой-то и такой-то, и как такой-то курил, спрятавшись за огромный мусорный бак в виде пингвина, и как все они ходили купаться на Воуган-Спрингз, и как Бифф Лострен был в плавках, а все над ним смеялись из-за этого (потому что парни обычно купались в простых трусах, если они были местные, а не из Сиднея), и так далее, и тому подобное, все, что я смогла выдавить из себя, так это только какие-то пофыркивания и вымученные, натянутые, фальшивые улыбочки.

— А ты чем занималась, Мэнни? — спросила Люси, пропуская пальцы сквозь хвостик своих волос.

— Ничем. — Я почувствовала, что выражение моего лица становится кислым, как засохшая лимонная долька.

* * *

Когда-то, во время этих шести невыносимых недель, на нашем земельном участке поселился человек по имени Трэвис Хьюстон. Он жил в фургоне и был разнорабочим. Он носил облегающие трикотажные рубахи, у него были загорелые накачанные руки, которые, казалось, вот-вот лопнут, и золотистого цвета волнистые волосы. Иногда он заходил к нам в дом, чтобы заплатить за постой на нашей земле, и мама заваривала ему чай. Он сидел на кухонном стуле, откинувшись на спинку и заложив руки за голову, и задавал мне один и тот же вопрос: «Как поживает маленькая раненая птичка?» Мне не нравилось, как он сидит, развалившись, на этом стуле, так, будто ему очень даже удобно и он забыл, что он в гостях, а не у себя дома. Словно он старается показать нам всего себя целиком. Он закидывал руки за голову, откидывался на спинку стула, а мама ничего ему не говорила. Ну, по крайней мере всегда, когда он заходил, мама преображалась в милую и добрую женщину. Она выставляла печенье к чаю и подавала молоко в маленьком зеленом кувшинчике. У Трэвиса был очень низкий голос. Он спрашивал маму, любит ли она плавать, а она смеялась в ответ.

* * *

Убийственны были не эти шесть недель сами по себе, а произведенные ими последствия. Во-первых, моя нога не вернулась к прежнему, здоровому, состоянию, а поскольку изменилась моя нога, изменилась и я. В конце концов, если вдуматься, нога — это очень значительная часть человека. Вы же чувствуете себя не вполне полноценно, даже если совсем незначительная часть вашего тела, скажем мизинец, слегка не в порядке, сломан. Ваши возможности ограничиваются. У меня было чувство, что меня выставили для участия в забеге, а одна нога бежать не может. А бег значил для меня больше, чем для большинства людей. Правда. Я любила движение. Когда я двигалась, я чувствовала себя великолепно. Иногда это находило на меня неожиданно, и это не было внезапным желанием начать движение, но, скорее, походило на призыв, на приглашение к движению. Что-то, например расстилавшееся передо мной пространство, бескрайние просторы земли, словно приглашали меня к движению. На деле меня влекла и будоражила бесконечность. И я бегом бросалась в эту бесконечность, чтобы и самой избавиться от любых ограничений, подобно дикому животному.

Но теперь я уже была на это неспособна. У меня были ограничения. Вокруг меня словно возвели невидимую ограду И дело было не в том, что я хромала, просто теперь я знала, что, если буду совершать необузданные действия, например бегать или прыгать, у меня потом будет очень сильно болеть нога. Честно говоря, даже если мне приходилось подолгу сидеть без движения, и в этом случае боль приходила тоже. Так что я получила серьезное повреждение, и это меня совсем не радовало. Я утратила то ощущение, с которым живет маленький невинный ребенок. Ему кажется, что он может сделать все, что пожелает, может справиться с любым заданием: перекувырнуться десять раз подряд, стать победителем. Я же знала, что победителем мне не быть. А это тяжелое знание, когда вам всего четырнадцать.

Глава девятая