Как тесен мир

Ада второй раз видела мать Владлена, и второй раз ее неприятно поразило внешнее сходство этой старухи с сыном. Но чего она так охает? Так рассчитывает свою жизнь на жалость? Разве Влад без этого не заботился бы о ней, — единственный поздний сын, человек порядочный и обязательный. И почему старость людей в большинстве своем так непривлекательна? Вот старый волк или старый бобр — они красивы. А старые красивые люди — редкость. Большая редкость.

Ада вошла в березовую рощу, и тут на нее почти налетел Саша. Она сразу увидела его затравленные глаза, узкие, в старенькой рубашке плечи.

— Ада!

Саша остановился и точно перевел дух, обрадовался. Хотелось его погладить по встрепанной голове, успокоить, приласкать. Он понимал. Это вам не Светка.

— Ты все знаешь, Ада?

— Да. Ну, что будем делать?

Саша молчал. Пожал плечом и стоял, не глядя в глаза.

— Ты что, тоже никому не сказал?

— Папе сейчас нельзя. У него завтра доклад. И потом, что они могут? Они же не могут все обратно перекрутить? А? Ведь не могут.

— Ну все-таки… А что с мальчиком?

— Его увезли в больницу.

— Надо бы узнать.

— Сейчас? — спросил Саша, и было видно, что он боится. Боится знать. — Я видел сон…

— Когда?

— Вот теперь. Приехал и заснул. Не знаю почему. У меня так бывает: я геометрию очень боялся в этом году, а перед экзаменом заснул. Прямо как идиот!

— Это нервы, — сказала Ада.

Она оглядела потемневшее небо, и сразу, будто следя за ее взглядом, вспыхнули поселковые фонари.

— Нет, сейчас поздно, — заключила Ада. — Завтра в десять. Ладно? Подъедешь к калитке. А я возьму Светкин велосипед. — Ада провела рукой по Сашиному плечу: — Ничего, Саш. Может, еще ничего. — И пошла к дому.

Ей хотелось вытащить Светку — нечего ей там плакать в одиночестве — и вместе с ней встретить отца. Ада почему-то была уверена, что он вернется сегодня.

А Саша медленно двинул к станции. Тоже, наверно, встречать. Он, кажется, любит свою маму Сашу.

Глава X САША

Около больницы, грубо побеленного двухэтажного дома, густо росли и тревожно пахли карболкой стелющиеся по земле настурции. Между их листвой земля потрескалась от солнца. И весь прибольничный двор был лишен прохлады — беззащитный и беспощадный. Ада и Саша остановились у крыльца, возле одного из побеленных столбов, — чего-то вроде колонны.

— Ну, идем? — резко спросила Ада.

— Сейчас, минутку.

Саша хотел чуть привыкнуть к этому бедному и тревожному оранжево-белому миру, стать его частицей и тогда войти незаметно.

— Подожди тогда, я узнаю.

Саша был благодарен Аде, что она так решительно открыла белую дверь и не закрыла ее, чтобы Саша тоже мог видеть и слышать, а не просто дрожать за дверью. В узеньком темноватом коридоре с побеленными бревнами и паклей Ада нагнулась к окошечку:

— Вчера сюда привезли мальчика, сбитого велосипедом…

Что ей ответили, Саша не расслышал и переступил порог.

— Я ему… родственница, — опять заговорила Ада.

— Тогда пройдите, — ответили ей из окошечка. — Вторая дверь направо. У него сейчас отец.

Вот оно. Там отец. Они войдут, и он сразу обернется. Еще можно сделать шаг назад, незаметно выйти на крыльцо, схватить велосипед!.. Но Ада стоит у окошечка, и на нее глядят, а если она побежит, за ней погонятся: «Ага, вот вы, значит, кто!..»

— Я подожду, — говорит Ада. — Сразу много народу — утомительно для мальчика.

Из окошечка глядят старческие умные глаза с оттянутыми нижними веками.

Конечно, подозрительно: Ада не спросила про здоровье ребенка, не спешит взглянуть на него. И потом, она не знает имени: «мальчик, сбитый велосипедом», «утомительно для мальчика»….

Саша стоит, вцепившись в дверную раму. Ада подходит, кладет руку поверх его кисти:

— Подождем немного, — и подталкивает к выходу.

Они садятся на беленую скамеечку напротив двери.

Солнце жжет голову, шею, плечи, но Саше все как-то холодно, особенно рукам, и он опять глядит на эти оранжевые тревожные настурции, слышит их больничный запах, и ему хочется больше не быть на этом дворе, в этом поселке, на земле этой, где так страшно, страшно, страшно!..

В коридорчике слышны тяжелые шаги. На крыльцо медленно выползает низенький человек с коричневым в поперечных складках лицом. Он в старых брюках, сапогах и выгоревшей синей рубахе. На голове — кепка, низко надвинутая на глаза.

Он.

Человек смотрит на Сашу, Аду, на велосипеды, стоящие у стены, потом на эти страшные цветы — настурции, и вдруг приваливается к стене, закрывает лицо толстыми черными пальцами.

Он так стоит и стоит.

Господи! Неужели?! Неужели так случилось?! Неужели этот паренек, от которого в памяти у Саши осталась одна только спущенная серая бретелька и тяжесть падающих рук… Разве нет там хороших врачей? Разве так уж силен был удар?! Ведь и сильнее падают. Вот Саша как-то свалился с дерева — и ничего. Но у него, у Саши, верно, не сбегал с лица загар и не закатывались побелевшие глаза. Неужели это может быть…

Человек вдруг рывком оторвал руки от лица, тыльной стороной грязной своей ладони отер мутные глаза и прошел мимо Ады и Саши, не глянув на них.

Ада первая встала, сняла с велосипедного руля сумочку с виноградным соком и кивнула Саше.