Как целует хулиган

Глава 48

Ночка выдалась бессонная. Сосед по комнате храпел так, что это этажом ниже, наверное, слышно было.

Хотя нет, дело, конечно, не в соседе.

Просто думал, не переставая, обо всём – и о новой Кирюхиной жизни, и о дяде Серёге с мамкой и тётей Ирой. Вспоминал как глупо, поддавшись жалости к себе несчастному, вляпался в Рамазановское дерьмище, и, вроде, сам-то и не беспредельничал, но, как говорил в армии прапор: «Если в бочку мёда добавить ложку говна – получится целая бочка говна!» Поэтому, всего лишь потоптавшись возле Рамазановского дерьмища, и сам он, один хрен, стал дерьмищем. Да к тому же – мокрушником, а это уже совсем не хулиганка!

Казалось, никогда не забудет хруст, с которым пропарывал брюхо нож. Попервой спать из-за этого не мог, тени своей шугался, в каждом менте видел следака. Но если сам он со временем всё равно договорился бы с совестю, то Маринка...

Про неё он вообще думал часто и много, даже в тот период, когда, в начале ноября, взяв волю в кулак, решился начать новую жизнь и, для верности, стал встречаться с девчонкой из отдела кадров. И вот отношения-то замутил, но по факту... Смотрел на неё – а думал о Маринке, обнимал её – думал о Маринке. Даже то и дело называл её Маринкой... Короче, хватило его тогда всего на полторы недели, зато такую тоску из самых тайных закромов своей души поднял!

Понимал теперь, что куда ни плюнь – а с Маринкой везде сам виноват был. Начиная с первой встречи на вокзале и дальше, по нарастающей. А в ту ночь, после «Удачи», вообще тупо воспользовался её раздраем. Для этого и домой к себе припёр, чего уж там.

А потом не то что не мог, а просто не хотел заставить себя отойти в сторону! Просто взять, и вот так же как теперь, уехать, например. Бесился тогда из-за этого и, как последний идиот, вешал всех собак на Маринку... А сам, каждый раз подъезжая к Кирею, с затаённым волнением предвкушал, что там будет она...

И поломанного носа за это мало, вот серьёзно!

Но если бы только нос! Маринка-то ведь аборт сделала.

Тогда думал: «Вот дура своенравная, вообще ничего святого за душой нет?», а теперь знал точно, что она-то может, и сказала бы ему, и даже ребёнка оставила, но он сам оттолкнул. До хруста стискивал теперь зубы, вспоминая чердак... Как сорвался на неё тогда, чего наговорил. И понты свои дешёвые, когда, как настоящий козлина, пытался доказать ей потом, насколько крут и охренительно независим... От неё.

Вместо того чтобы просто признаться и себе, и ей что сходит с ума и не знает, как дальше... Без неё.

А там, как знать, может, и целовал бы теперь круглеющий животик. Ну или хотя бы апельсинчики таскал, в надежде что когда-нибудь...

А теперь уже поздно.

Думать о том, что было с ней там, у Рамзы – это отдельный Ад. И можно только предполагать, каково Маринке. И, вспоминая, как она шуганулась от него тогда, в больнице, Данила понимал теперь, что это ещё очень мягко, видно просто не отошла от шока.

Однако ненависть в её взгляде уже тогда была самая настоящая. И никуда не делась, точно. Просто некуда.

Когда сработал соседский будильник, Данила всё ещё не спал. Разбито болела голова. От мыслей уже тошнило.

Сосед, повозившись, ушёл на смену, и Данила, наконец, вырубился. Проснулся около полудня, послонялся по общаге и как-то вдруг решил позвонить тёте Ире. Спросить как дела, поздравить с наступающим. Извиниться, что пропал без предупреждения – наверняка ведь она извелась от тревоги!

На центральном телеграфе толпа, шум, гам, духота. Заняв очередь, вышел на улицу, побрёл вдоль витрин «бутиков» Глазел бесцельно, не замечая, на что именно, снова уйдя мыслями глубоко в себя.

Вдруг словно споткнулся обо что-то, остановился, скользя невидящим взглядом по инсталляции в витрине – по каким-то белоснежным тарелкам с золотыми вензелями, сверкающим бокалам, серебряным подсвечникам... И вдруг – ворох мурашек по спине: среди этого богемного роскошества стояла странная стеклянная колба, а внутри неё – тёмно-бордовый, почти чёрный махровый тюльпан, совсем как настоящий! В памяти, при взгляде на него, даже всплыло ощущение прикосновения к упругим, прохладным лепесткам и травянистый запах.

Сердце забилось как сумасшедшее, в голову ударило и растеклось жаром по венам волнение.

В бутике «Богемия» было страшно дышать – вокруг сплошной фарфор, хрусталь и понты. Молоденькая продавщица радостно встрепенулась на звон колокольчиков на двери, но тут же разочарованно обмякла.

– Вам что-нибудь подсказать? – спросила для приличия, просто потому, что так дрессируют, но Даниле было пофиг, что его списали по одному только простецкому прикиду.

– Скажите, а цветок в витрине искусственный?

– Стабилизированный, – с трудом скрывая превосходство, улыбнулась она.

– Это... Это значит искусственный?

– Стабилизированный! – закатила продавщица глаза. – То есть настоящий, просто специально обработанный и помещённый в вакуум. В таких условиях он будет стоять минимум полгода.

– Сколько?!

Видно Данила охренел настолько трогательно, что продавщица растаяла. Выпорхнула из-за прилавка.