Как творить историю

Лео молча провел меня к лифтам, чье глухое гудение казалось в мертвой тишине немыслимо громким. Некоторое время мы шли по лабиринту коридоров третьего этажа и наконец остановились у какой-то двери.

– Откуда, к черту, взялся Честер Франклин? – прошептал я, указывая на дверную табличку с именем.

– Это была идея Хаббарда, – ответил Лео, когда дверь со щелчком растворилась.

Внутри было темно, как в погребе. Я стоял, не смея пошевелиться, слушая, как Лео возится со шторами. Наконец щелкнул выключатель, и я смог оглядеться.

Лео жестом укротителя морских львов указал мне на табурет.

– Садитесь, – сказал он. – И пожалуйста, ни слова, не отвлекайте меня.

Я сидел, в послушном молчании наблюдая за ним.

Здесь тоже имелся УТО, вернее, машина, отчасти смахивающая на УТО, каким я его помнил.

Только у этой кожух был белым, чуть отливавшим, точно утиные яйца, в голубизну. Впрочем, такой оттенок могли создавать и потолочные лампы, в свете которых все казалось чуточку синеватым.

У этой машины мышь отсутствовала, зато из бока ее торчал леденцом на палочке джойстик. Экран был побольше, клавиатуры – ни слуху ни духу. Вместо кабелей-спагетти из тыльной стороны машины тянулись прозрачные пластиковые трубки, похожие на те, что используются при внутривенных вливаниях.

Мне вдруг явилась страшная мысль, от которой у меня даже во рту пересохло.

А что, если нацисты упразднили Гринвичский меридиан?

Когда мы обговаривали все в лесу, Лео не спросил меня о координатах Браунау.

Первая его идея, возникшая года четыре назад, сводилась, как я, знавший моего Лео, совершенно правильно догадался, к тому, чтобы каким-нибудь способом уничтожить отцовский заводик в Аушвице. Потом он сообразил, что этого может не хватить, и стал обдумывать покушение на Рудольфа Глодера. Как это покушение произвести, Лео толком не представлял, но, хоть душа его и не лежала к убийству, прикидывал, не переправить ли ему бомбу на один из первых нацистских съездов. Впрочем, и в этом варианте слишком многое не поддавалось учету, поэтому Лео начал помышлять о том, чтобы послать «Воду Браунау» в Байрейт и тем предотвратить рождение Глодера. Ему представлялось, что такой ход не лишен уместной иронии. Загвоздка заключалась лишь в том, что никакой «Воды Браунау» более не существовало. То есть где-то она существовать и могла, но где, Лео не знал, а спросить не решался. Затем он услышал от кембриджского коллеги, что в Принстоне ведутся работы по созданию противозачаточных препаратов. В Европе работы такого рода были запрещены из соображений «нравственности» – ханжество, не лишенное жутковатого юмора, пониманием коего Лео не смел ни с кем поделиться. Итак, Лео – как всегда логичный и одержимый одной-единственной мыслью – решил переметнуться в Соединенные Штаты. Он был все тем же Лео, сомневаться не приходилось. С тем же давящим бременем наследственной вины, с той же фанатической уверенностью, что он может и должен искупить содеянное его отцом.

Однако, когда он обосновался в Принстоне, выяснилось, что преследовать здесь свои личные цели дело весьма затруднительное. Правительство считало, что ему надлежит работать над созданием квантового оружия, которое дало бы Америке шанс получить наконец решающий перевес над Европой. Задавать в подобных обстоятельствах разного рода вопросы о противозачаточных средствах было бы весьма опрометчиво. Лео надеялся найти в Соединенных Штатах академическую свободу, в которой было отказано ученым Европы. И здорово ошибся. Все оказалось иначе – секретность и скрытность были здесь даже больше, чем в Кембридже.

И тут появился я. И теперь мы с ним приготовлялись к тому, чтобы улучшить мир, обеспечив жизнь и благополучие Адольфа Гитлера.

Поначалу моя идея насчет крыс его насмешила. Стива тоже. Уж больно глупой она им показалась.

– Но тут же есть прямой смысл! – убеждал их я. – Что бы вы сделали, накачав поутру воды и обнаружив, что в ней полно червей, кусков дохлых животных, да и воняет она точно клоака? Пить вы ее наверняка бы не стали. Всю цистерну пришлось бы опорожнить и продезинфицировать. О чем вообще говорить!

И, поскольку ничего лучшего они предложить не смогли, крысы перекочевали в коробку для оптики – гниющие тушки едва не распались на куски, когда Стив, давясь рвотой, попытался сгрести их двумя картонками.

Лео отобрал картонки у Стива и сам закончил работу. По части небрезгливости нам до него было далеко.

Я наблюдал, как Лео работает: ярко-синие глаза перебегают с одной части созданной им машины на другую, длинные пальцы перебирают кнопки и рычажки, все его неспокойное тело подрагивает от невероятной сосредоточенности.

Ощутив мой взгляд, Лео повернулся ко мне.

– Все идет как надо, – прошептал он.

– Насчет Браунау, – сказал я. – Вам же понадобятся координаты. А я боюсь, что…

– Полагаете, я их не знаю?

– Сорок семь градусов тринадцать минут двадцать восемь секунд северной широты, десять градусов пятьдесят две минуты тридцать одна секунда восточной долготы. Он кивнул.

– Память у вас хорошая. Взгляните. Мы уже там.