Как убить золотого соловья

Томаш начал усердно вытираться полотенцем – не слишком свежим, зато с монограммой треста «Рестораны и столовые Праги». Мокрые волосы свисали ему на лоб.

– А я ведь о тебе беспокоился, – забормотал куда-то в мыльницу Томаш, – и если и вел себя как-то не так, то только из-за тебя. Неужели ты этого не понял?

– Что?! А мне-то и невдомек! Так, значит, ты из-за меня так дергался?

– Я дергался? – непонимающе спросил Томаш.

– Дергался, – злорадно настаивал я, – когда маневрировал под столом.

– Ах, ты о Богунке.

– Да, – подтвердил я, – я о том, как ты дергался, отражая любовные наскоки шефовой жены.

– Богунка, конечно, шлюха, – целомудренно сказал Томаш и опять энергично схватился за полотенце.

– Ну, это ваше дело, – небрежно заметил я, – и я бы не упомянул, если бы ты не заявил, что печешься о моем благе.

– Не хочешь – не верь, – отозвался Томаш, – но это так. – Он изрек это точно таким же тоном, каким только что обозвал жену своего шефа особой легкого поведения.

– Ты думаешь, – добродушно продолжал я, – что я ничего не знаю?

– Может, и знаешь, – ответил Том, – но кое-что… кое-что тебе, наверное, неизвестно…

– Как бы не так, если ты, конечно, о Богунке. Томаш поправил галстук и застегнул воротничок.

– Не можешь же ты знать, что…

– Да знаю, знаю, дружок, – усмехнулся я, – и тронут твоим сочувствием.

– Да ну? – искренне удивился Томаш.

– Ну да, – сказал я, – Бубеничек говорил мне, что Богунка путалась с Колдой.

– Но это… – изумленный Гертнер не находил слов, – это же гнусно, в конце концов!

– О мертвых плохо не говорят.

– Я не о Зузане.

– Понимаю, – успокоил я, – ты лучше давай собирайся.

– А все-таки, разве тебе не ясно, как это гнусно?

Мне в тот момент и впрямь не было ясно, как поступить – разыграть из себя растроганного друга или негодующего Зорро-мстителя. Лютеранская натура Томаша, проявляющаяся в его рассуждениях, здорово меня раздражала. Ревновать к Богоушу Колде? Мы все, конечно, ужасно устали, и нервы у нас издерганы, но мы же взрослые люди.

– Отстань.

– Не понимаю! – Томаш вытаращил глаза.

– Может, вернемся?

– Да, – очнулся Томаш, – наверное, они уже ушли. Я хочу с тобой поговорить.

– О чем?

– Ты обещал, что расскажешь мне… о Зузане.

– А-а, – я вспомнил обещание, которое необдуманно дал, чтобы только отвязаться от Богунки Славиковой. – Потом.

– Поехали ко мне, а? – предложил Томаш.

– К тебе так к тебе… – согласился я.

Мы вернулись в бар. Уже издалека я заметил, как Славик уговаривает жену уйти.

– Ну и засиделись же мы, – сказал Томаш.

– А завтра снова на службу, – весело произнес главный редактор, краем глаза следя за Богункой.

– Ладно, – зевнула Богунка. – Пошли, что ли.

Томаш заговорщицки мне подмигнул. Видишь, мол, как я все устроил. Как и договорились.

Я кивнул:

– Да, на сегодня, пожалуй, хватит.

– М-да, уж вам-то досталось, – мрачно заметил Славик.

Компания Пилата тоже засобиралась. Но я не видел Милоня и той веснушчатой девицы. Неужели ушли вместе? Нет, это как-то не вязалось с ее обликом. У Милоня более чем известная репутация.

– Кого это вы высматриваете? – спросила меня Богунка и поднялась со стула. – Пошли?

– Пошли, – кивнул муж.

– А я, пожалуй, выпью еще кофе, – заявил Гертнер.

Перед нами появилась услужливая пани Махачкова:

– Кофе? Один?

– Мне тоже, – сказал я.

– Значит, два, – улыбнулась пани Махачкова.

Богунка двинулась к выходу, даже не попрощавшись, а Славик перед тем, как за ней последовать, молча пожал руку Тому и кивнул мне.

– Смотри-ка, – Томаш показал на другой конец стойки, – Милонь забыл сумку.

Мы уже остались наедине, и пани Махачкова поставила перед нами кофе.

– Да ведь он здесь, – подмигнула барменша, умерила поток децибелов, несущийся из магнитофона, и приложила к губам палец: – Тсс, слышите?

Из пустого зала, где недавно проводил дискотеку Анди Арношт, доносились звуки рояля и пение. Пел Пилат.

– Чего это он? – спросил Том.

– Он там с девушкой, – томно произнесла Махачкова, прилежная читательница бульварной литературы, – с той малышкой. – Многоопытная дама явно заметила юный возраст новой невесты Милоня.

– Завалимся туда, а? – ухмыльнулся Том.

К нему, похоже, возвращалось настроение.

– Зачем?

– Смеха ради.

– Глупо как-то…

Пока мы спорили, рояль умолк, и раздался звучащий резким диссонансом грохот. Стул, что ли, у них упал. За этим последовала звонкая пощечина.

– Вы бы заглянули туда, Честик, – озабоченно сказала пани Махачкова.

С веснушчатой близняшкой Марлен Жобер мы столкнулись в коридоре.

– Пожалуйста…

В дверях зала показался Пилат. Диалектика причин и следствий взяла свое. На сей раз багровым пятном на левой щеке был отмечен Милонь.

– Яна!

– Исчезни, – дружески посоветовал я Пилату; веснушчатое создание затаилось у меня за спиной.

– Ну ты…

– Исчезни, – повторил я.

И оскорбленный Милонь послушно исчез.

– Спасибо, – сказала девушка.

– Не за что. Вы, я вижу, и сами можете за себя постоять.

– Когда как, – возразила она.

– Верно, – кивнул я, – я и забыл о том парне в темных очках…

Комментировать мои слова она не стала, но и договорить мне не дала:

– Вы не могли бы вызвать мне такси?