Как убивали партию. Показания Первого Секретаря МГК КПСС

Первое, что сделали после прилета Горбачева из Фороса, это закрыли даже не ЦК, а Московский горком партии. Охрана была снята, меня как секретаря ГК партии об этом никто не предупредил. Просто позвонил дежурный секретарь, а я в это время был у Купцова, и сказал: «Юрий Анатольевич, вы знаете, что вся охрана снимается?»

Тогда я попросил закрыть дверь, что выходила на Старую площадь, и всех сотрудников аппарата горкома вывели через двор ЦК на улицу Разина (Варварку), чтобы люди могли спокойно уйти. Сам я выходил позже из здания ЦК вместе с секретарем ЦК КПСС Валентином Михайловичем Фалиным, секретарем ЦК КП РСФСР В.И. Кашиным и другими сотрудниками аппарата ЦК.

Нас встретила толпа — пьяные агрессивные люди. Было много журналистов, кино— и фоторепортеров: кто-то их предупредил, что мы будем выходить из здания. Меня спросили: «Как вы относитесь к происходящему?» Ответил: «Разве не видите? Это фашисты».

Сначала я уехал к родственникам, потом домой. Встретила перепуганная жена: ей позвонил какой-то человек и сказал: «Все кончено. Сейчас могут начаться погромы. Уезжайте». Я предложил им покинуть Москву.

Мой сын сел за руль, я усадил в машину жену, невестку, внука, и он увез их во Владимирскую область, в деревню, в недостроенный дом своего товарища.

А я отправился к одному работнику горкома. Пару дней жил у него, и вдруг в воскресенье слышу по радио: сбежал Прокофьев, его ищут правоохранительные органы.

На следующий день я поехал в прокуратуру России. Там сказали: «Мы вас не ищем, поезжайте в городскую прокуратуру». Оказалось, не им поручено мною заниматься, а Московской прокуратуре.

В течение нескольких дней у меня были обыски. Искали документы, оружие. Не знаю почему, но искали у всех подследственных. Было неверное представление, что руководящие партийные работники имеют оружие. У меня оружия никогда не было, и вопрос об этом я не ставил.

Шли допросы. Но домой отпускали, даже не взяв подписку о невыезде. Все было проведено очень лояльно и тактично. Видимо, потому, что каких-либо документов у меня не нашли, членом ГКЧП я не был, заявлений в поддержку ГКЧП горком партии не принимал, каких-то действий тоже не осуществлял. Прицепиться вроде бы было не к чему.

Задача, как я понял, стояла другая: изолировать меня и не дать мне в этот момент заниматься политической деятельностью. Поэтому допросы длились по 12 часов, практически все дневное время, захватывая вечер.

Потом Московская прокуратура приняла решение о моей невиновности: уголовное дело против меня не возбудили, свидетельские показания приняли к сведению…

Через некоторое время нам, членам МГК, удалось отстоять и занять несколько комнат бывшей парткомиссии. Мы начали приводить в порядок свои дела. Нас проверяла несколько раз комиссия по финансам, потому что искали «деньги партии», но убедились, что даже карандаша без согласия ЦК мы купить не могли. Все деньги были четко учтены: что приходило из организаций, что давал ЦК, что и как расходовалось. Месяц шла финансовая проверка. Ничего криминального не обнаружили.

В это же время сдавали документы в архив и занимались поисками работы для работников аппарата. Надо было устроить около 180 человек. Технические службы оставались на местах. Работу почти всем нашли очень быстро — ведь люди в горком партии приходили не с улицы, а с предприятий, заводов, министерств. Правда, с министерствами было сложнее. Тогда договаривались с заводами, особых проблем не было. Некоторые сами находили работу, возвращались на старые места, другим мы помогали. К ноябрю уже не было ни одного безработного сотрудника горкома партии.

* * *

А мое дело из Московской прокуратуры изъяли — его взяла Российская прокуратура. Опять было возбуждено против меня уголовное дело, и весь ноябрь меня уже там допрашивали. В конце ноября все закончилось очной ставкой с В.А. Крючковым в Матросской Тишине.

Неприятно, конечно, когда тебя допрашивают. Причем я пытался рассказать о мартовских событиях, то есть о роли самого Горбачева, но тот, кто меня допрашивал, не хотел это слушать. Даже записывать не стал.

А вот о чем говорили с Крючковым, как проходили заседания, как вел себя тот-то и тот-то, интересовались. Пытались поймать на каких-то неувязках, сличали с протоколами моих допросов в Московской прокуратуре. Но у меня хорошая память, и я нигде не ошибался. И даже Терещенко, следователь по особо важным делам прокуратуры, спросил, не имею ли я юридического образования. Я ответил отрицательно. «Ну, может, Уголовный кодекс читали, комментарий к нему?» — «Нет, — говорю, — не читал».

Я нигде не «подставился».

Чувствовал себя неважно главным образом из-за семьи. Родные мои из Владимирской области вернулись, но переживали страшно. Скажем, к 10.00 я уезжал в прокуратуру, а возвращался не раньше 20.00 вечера. Иногда мне разрешали позвонить домой и предупредить, что задерживаюсь. Иногда и позвонить не мог.