Да, загадочности Горькому было не занимать! Стоило ему выехать за границу, а Ленину умереть, как маятник его жизни опять нервно задёргался… И это притом, что ему больше не нужно было угождать Ленину, в чём его, спустя 66 лет, упрекал Дм. Волкогонов, утверждая, что Ленин, обретя исключительную власть, сумел поставить Горького в зависимость от себя лично настолько, что «Горький стал почти ручным». Зависимость от идей — да! А вот зависимость от блатных связей — это сомнительно…
Однако маятник задёргался. И чуть ли не десять раз на день! Никто не принуждал Горького в одно и то же время писать явно несовместимые характеристики вождя. А он писал — потому что раздираем был противоречиями. Вот как по-разному писал Горький в год смерти Ленина.
«Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уоте Тайлере, Фоме Мюнцере, Гарибальди», — пишет он с осуждением.
Но вскоре бросается в другую крайность. «Много писали и говорили о жестокости Ленина», — ставит вопрос Горький и тут же отвечает, кто действительно был жесток: «Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный приём борьбы против врага». Что он имеет в виду — поясняет следующими обличительными словами: «…отвратительно лицемерие тех «моралистов», которые говорят о кровожадности русской революции, после того как они в течение четырёх лет позорной общеевропейской бойни (Первая мировая война 1914–1918 гг., развязанная за рынки сбыта и передел мира. — НАД.) не только не жалели миллионы истребляемых людей, но всячески разжигали «до полной победы» эту мерзкую войну».
Этих слов, видимо, ему кажется мало, и он (заграницей!!!) разражается почти религиозными воспоминаниями о вожде мирового пролетариата… и создаёт своеобразное Евангелие о Ленине, читая которое, нельзя не сказать: ну чем Ленин не Христос, если он, по словам Горького, «отказался от всех радостей мира ради тяжёлой работы для счастья людей», если Ленин — «человек, которому нужно было принести себя в жертву… ради осуществления дела любви»?!
А разве не о метаниях маятника Горького свидетельствуют следующие его слова: «…Мы можем назвать в Западной Европе целый ряд таких людей… которые как будто играли как бы каким-то рычагом, поворачивая историю в свою сторону. <…> Вот таким человеком только не для России, а для всего мира, для всей нашей планеты является Владимир Ильич». Эти восторженные слова о вожде мирового марксизма, который не только «объясняет, но и изменяет мир», датируются 1920 годом. Однако примерно в те же дни Горького опять начинают душить сомнения относительно нужности коммунизма самому трудовому народу. Он в растерянности пишет, как в те дни разговорился со старым знакомым — с политически, так сказать, зрелым рабочим, который признался ему: какие настроения в действительности господствуют в душах даже самых передовых слоев победившего пролетариата.
«А.М., милый, — признавался этот «политический, как он называл себя, воротило», — ничего мне не надо, никуда всё это — академии, науки, аэропланы, — лишнее! Надобно только угол тихий и — бабу, чтоб я её целовал, когда хочу, а она мне честно — душой и телом — отвечала, — вот! Вы — по-интеллигентски рассуждаете,