Бенвенуто размышлял, что делать дальше. По законам мести следовало добить побежденного врага, и правила дуэли, ведущейся на смерть, тоже это допускали, но по законам милосердия нельзя было бить лежачего; к тому же, существовал еще и полузабытый ныне этикет рыцарского поведения, одно из положений которого гласило, что сражаться с поверженным противником неблагородно. Пока Бенвенуто размышлял подобным образом, солдат, уловивший его колебания, жалобно взмолился:
– Прошу пощады! О, доблестный юноша, пощади! Боже, какая боль! Моя рука! Моя шея! Сколько крови! Пощади меня! Я признаю, что был не прав во всем, но имей снисхождение: я изувечен в боях, контужен пушечными ядрами, меня обливали кипятком с крепостных стен и топили во рву с водой. Ну, подумай сам, могу ли я вести себя нормально? Иногда, я просто не понимаю, что говорю… Пощади меня, мой победитель!
– Ладно, – сказал Бенвенуто. – Я оставляю тебе жизнь, но упаси тебя Господь снова оскорбить мой город или моих друзей!.. Скоро здесь пройдет патруль, он подберет тебя.
– О, благодарю тебя, великодушный юноша! Я закажу молебен о твоем здравии…
– Ладно, не болтай зря! Прощай.
Бенвенуто отвернулся от него и быстро пошел по переулку, чтобы скрыться до появления патруля. Солдат, скривившись в злобной гримасе, погрозил ему вслед кулаком, но Бенвенуто этого не заметил. Он спешил к друзьям, чтобы рассказать им о поединке и своей победе.
– Пойдем со мной в воскресенье на ужин к Антонио, Пантасилея. Пойдем, там будет веселая компания и хорошее угощение. Ты не пожалеешь, – уговаривал Бенвенуто знакомую девицу.
– Что это ты вдруг запел соловьем? – отвечала она, подбоченившись. – А еще недавно ты бегал от меня, как от зачумленной. Хотя я любила тебя больше жизни, ты отдал меня своему приятелю Верди, негодник! Что же ты теперь от меня хочешь?
– Не сердись, солнце мое!
– Ты спрятался от солнца в тень, а теперь уже солнце скрылось за тучами.
– Тучи разойдутся, и солнце вновь будет светить мне.
– Солнце светит всем.
– Всем, значит, и мне?
– Тебе не больше чем другим.
– Пусть так же, как другим, но пусть посветит.
– Нет, не дождешься! Считай, что ты упал в глубокое ущелье, куда не проникает свет.
– В ущелье? В ущелье я ходил не раз, и хоть там света нет, но я не потерялся.
– Ну и иди в ущелье это, коль по ущельям ты такой специалист!
– Так ты мне не покажешь путь, Пантасилея?
– Нет, сказано тебе! Проводником для Верди буду, не для тебя.
– Что ж, прощай… Но знай, ты много потеряешь.
– Не знаю, что я потеряю, но ты меня навеки потерял.
Закончив эту пикировку, Пантисилея вздохнула:
– Прощай, бессовестный и бессердечный Бенвенуто, и не смей больше ко мне приставать!
– Не стану, если сама не попросишь.
– Я?! Ни за что! – возмутилась Пантисилея.
– Посмотрим, сколько стоит твое «ни за что», – усмехнулся Бенвенуто.
«Но кого же я поведу к Антонио? – подумал он, расставшись с Пантасилеей. – У всех красивых куртизанок в городе есть постоянные дружки, которые исправно платят им денежки и следят за их верностью зорче, чем мужья; ни одна из них не захочет из-за одного вечера лишиться регулярного заработка. Дешевых шлюх, правда, у нас предостаточно, но не могу же я привести в блестящее собрание курицу с ободранными перьями. Где же мне найти красивую подружку на вечер?»
За раздумьями он не заметил, как пришел на свою улицу.
– Привет, Бенвенуто! – окликнул его Диего, сын медника, живущего по соседству с Джованни.
– Привет, Диего! – отозвался Бенвенуто и пошел дальше, но внезапно остановился, вернулся к Диего и принялся осматривать его с головы до ног.
– В чем дело? – смутился тот.
– Слушай, Диего, ты не согласился бы мне помочь кое в чем?
– Помочь? Конечно, Бенвенуто, я готов! Знай, что мы все восхищаемся тобой! Ты – гордость нашей улицы.
– Тебе сколько лет исполнилось? – спросил Бенвенуто.
– Шестнадцать.
– Шестнадцать? Я думал меньше. На твоих щеках ни пушинки, они чистые и гладкие, как у девушки. И над верхней губой у тебя нет ни тени усов.
– Не растут еще, – покраснел Диего.
– Ах, как покраснел! Зарделся маковым цветом, точно невинная девица. А если переодеть тебя в женскую одежду, то, пожалуй, никто и не поймет, что ты мальчик.
– Ты смеешься надо мной, Бенвенуто? – окончательно смутился Диего.