Как в СССР принимали высоких гостей

При посещении Дома Красной армии и флота следует внимательно осмотреть, как пишет Чичерин, экспозицию, посвященную Афганистану, «чтобы там не было чего-нибудь унизительного или чего-либо напоминающего о территориях, отнятых Россией» [59].

Чичерин постоянно обращает внимание на недопустимость расплывчатых определений в плане визита. Нельзя писать, что в ложе Большого театра вместе с падишахом, его свитой, Чичериным, Караханом, Луначарским будут находиться «<…> прикомандированные, это все неясно. Надо точно установить, сколько в этой свите людей, сколько прикомандированных и не получатся ли селедки в бочке» [60]. Что касается предлагаемого репертуара, то, по мнению Чичерина, балет «Красный мак» недопустим, так как этот цветок – символ борьбы на Востоке против Англии, то есть символ революции, и мы этим как будто нарочно говорим падишаху: «Борись с Англией сколько хочешь, результатом будет революция у тебя самого» [61].

Особое беспокойство вызвала у Чичерина ленинградская составляющая программы, по его мнению, необходимо было дать Ленинграду точные инструкции по всем вопросам визита. «Напоминаю, что в юбилейные торжества т. Киров при иностранных консулах вспомнил о том, как в 1918 году консулы протестовали против террора, и сказал: «Вместо этих отвратительных консулов скоро будут красные консулы других советских государств», не скажет ли Киров «что-нибудь подобное относительно королей» [62]. Кроме этого, Чичерин подчеркивает, что «Аманулла-хан в полной мере поддерживает ислам и свои главные речи произносит в мечетях. Наша публика склонна считать его <…> чем-то вроде интеллигентов прежнего времени, выходцев из высших слоев, и будут говорить с ним о религии в тоне единомышленников, это особенно возможно в Ленинграде» [63].

Замечания Чичерина демонстрируют не только его глубочайшие познания в области дипломатического протокола, стиль изложения отличает удивительная самоирония, присущая истинным интеллектуалам.

В это время Чичерин был не единственным высокообразованным дипломатом в Наркомате иностранных дел, к числу дипломатической элиты по праву принадлежит и А.М. Коллонтай. Поэтому не случайно, что, когда остро встал вопрос о сопровождении супруги падишаха, Флоринский пишет Кара-хану, что «наилучший и единственный, пожалуй, выход из положения – это приезд в Москву т. А.М. Коллонтай <…> Не приходится говорить, что т. А.М. Коллонтай обладает всеми необходимыми качествами и если возьмется за это дело, то блестяще его выполнит. Титул ее – посланника – также играет большую роль и, конечно, будет оценен афганцами» [64].

Карахан предлагает организовать приезд Коллонтай под видом отпуска или очередного прибытия по текущим делам, чтобы этот приезд в глазах окружающих выглядел случайным совпадением. Предполагалось, что «заботы» Коллонтай о королеве ограничатся Москвой и Ленинградом [65]. В частном письме Флоринский успел предупредить Коллонтай, до получения ею телеграммы от Чичерина с вызовом в Москву, о цели ее визита. Подобная «любезность» была очень важна для Александры Михайловны, так как избавила ее от лишних волнений («Ради приятного не вызывают») и позволила в Берлине подготовиться к приему, «обмундироваться», купив в Берлине меховую шубку (для вечеров), платье «для чая», шляпку, туфли и пр. О мехах и туалетах Коллонтай много говорили, но на самом деле она «умела носить платья», и именно это позволяло ей выглядеть королевой. Решение пригласить Коллонтай было принято в отсутствие Литвинова, который не придавал большого значения представительской линии и вряд ли одобрил ради соблюдения норм протокола «срывать» полпреда. Следует отметить, что, в отличие от Чичерина, Литвинов не видел большого смысла в сближении СССР с Ближним Востоком. Максимальную пользу от визита падишаха решил извлечь именно Чичерин [66].

11 апреля 1928 года был утвержден «план встречи и приема афганского падишаха в Москве», в котором забота о королеве в Москве и Ленинграде поручалась Коллонтай.

Результат подготовки к визиту

Подготовительная работа по подготовке визита падишаха практически завершилась к 1 мая 1928 года.

К этому времени была напечатана на персидском и русском языках окончательно согласованная с афганскими представителями московская программа пребывания, рассчитанная на семь дней, сделаны приглашения на два приема (3 мая – правительственный, 4 мая – от имени коллегии НКИД), выполнено «расписание стола обоих наших обедов», составленное по немецкому образцу (обед Гинденбурга в честь падишаха).