Как влюбиться без памяти

— Прелестный пассаж. Очень трогательный, — произнесла она с усмешкой, ясно дававшей понять, что, кроме разве судебного постановления, тронуть ее в принципе не может ничто.

И похороны, и вообще весь этот день дались мне тяжело. Одни меня грубо игнорировали, а другие пытались выразить соболезнования из-за потери, которую я не могла оплакивать. Пожилые дамы со скорбными, сочувственными лицами цепко хватали меня за руку и пожимали ее в знак того, что всячески разделяют мою боль, меж тем иной боли, кроме как от их железных пальцев, я не испытывала.

Когда гроб опускали в могилу, я почувствовала, что Адам передернулся и плечо у него задрожало. Он поднес руку к лицу и замер. Я подумала, что не стоит вторгаться в его переживания, но все же тихонько взяла за другую руку и пожала ее. Он удивленно на меня посмотрел, и я увидела, что глаза у него совершенно сухие. Он широко ухмылялся, а руку поднес к лицу, чтобы это скрыть. Я изумленно на него вытаращилась, а потом предостерегающе нахмурилась. Вокруг полно народу, на него направлены камеры! Однако, осознав это, я вдруг почувствовала, что меня тоже разбирает смех. Кошмар какой-то, смеяться в такой момент, когда бренное тело предают земле. Это самое неподходящее в мире время для смеха, но именно поэтому подавить его оказалось чрезвычайно сложно.

— Что это было? — спросила я, когда толпа начала потихоньку расходиться и мы медленно шли к машине, на ходу принимая соболезнования. Общего семейного лимузина не было, Адам с Лавинией не собирались ехать вместе. Лавиния, как старшая в семье, занимала первую машину в кортеже вместе с Морисом и детьми. Молчаливый по обыкновению Пат вез нас с Адамом в машине его отца, которая теперь перешла к нему. Впрочем, Лавиния уже объявила, что намерена это оспорить.

— Сожалею, что так вышло, но я не мог отделаться от одной странной мысли, — ответил Адам. Он снова ухмыльнулся, его просто распирало от смеха. — Я не стану изображать, будто напрочь убит горем, Кристина. Разумеется, мне грустно от того, что отец умер. Это печальное событие, и сегодня печальный день, но я не намерен ломать руки от горя, как будто мой мир рухнул. И не собираюсь извиняться за это. Хочешь верь, хочешь нет, но можно полноценно жить дальше после того, как потерял кого-то из близких.

Меня удивила эта демонстрация силы.

— Ну а что тебя так развеселило, когда твоего отца опускали в могилу?

Он поджал губу, потряс головой, и по лицу его снова пробежала улыбка.

— Я пытался вспомнить его. Вспомнить что-нибудь трогательное, какой-то момент, когда мы с ним были едины. Это сильное переживание, когда твоего отца предают земле, и я хотел ощутить утрату, хотел почтить его память… Я подумал, что это поможет мне запечатлеть этот миг, что так будет правильно. — Он рассмеялся. — Но все, что пришло мне в голову — как мы с ним виделись в последний раз. Последний мой с ним разговор в больнице.

— Да, я его помню. Я же была там.

— Нет, тогда тебя уже не было. После того как меня отпустили охранники и все вышли из палаты, мы с ним поговорили. Я хотел убедиться, что он понимает — я не делал того, в чем меня обвинил Найджел. Мне было важно, чтобы он это знал.

Я кивнула.

Адам улыбнулся.

— Он мне не поверил. И еще он сказал… — Его опять разобрал смех, такой заразительный, что я тоже рассмеялась. — Он сказал: «Мне не нравится эта сучка. Вообще. Ничуточки». — Адам буквально захлебывался от хохота. — А потом я ушел, — давясь, из последних сил договорил он.

Я перестала смеяться, мне уже было не смешно.

— О ком он говорил?

Адам замер на секунду, глотнул воздуху и, перед тем как зайтись в спазматических всхлипах смеха, в истерике выдохнул:

— О тебе.

Я пыталась найти в этом что-то забавное, но не могла, и чем дольше я молчала, тем сильнее он хохотал. Пату пришлось кружить неподалеку от дома минут десять, чтобы Адам наконец успокоился, поскольку в таком состоянии нельзя было появляться на людях. Впрочем, глаза у него стали совершенно красные, что могло быть воспринято как проявление сыновнего горя.

— Все же я не понимаю, что ты в этом нашел такого забавного, — сказала я, когда мы поднимались по ступенькам парадного крыльца.

Внутри стоял гул голосов — кажется, здесь собрались все обитатели Северного Типперэри и большая часть Дублина. Был и помощник премьер-министра, папа не ошибся насчет связей семьи Бэзилов.

Адам остановился на крыльце и посмотрел на меня так, что у меня заныло в животе. У него был такой вид, словно он собирается сказать что-то очень важное, но тут дверь распахнулась и на крыльцо выбежала взволнованная Морин.

— Адам, там в гостиной полиция.